Агамемнон и Брисеида

«Но с тобой никогда не имею награды я равной,
Если троянский цветущий ахеяне град разгромляют.
Нет, несмотря, что тягчайшее бремя томительной брани
Руки мои подымают, всегда, как раздел наступает,
Дар богатейший тебе, а я и с малым, приятным
В стан не ропща возвращаюсь, когда истомлен ратоборством.»

***

Когда Тога вложил ему в руку театральный бинокль, он ничуть не был впечатлен. Он не привык к таким способам ведения боя, к отстраненному наблюдению, которое предпочитал Тога — у него просто был другой склад характера. И к тому же это было неправильно, даже глупо; методы шпиона, а не честного человека.

«Ты научишься кое-чему, — пообещал Тога со своей неизменной легкомысленной улыбкой. Это звучало чересчур похоже на оскорбление, и Сайондзи уже заготовил резкий ответ — но растерялся перед лицом непоколебимого спокойствия Тоги. — И разве не все мы готовы учиться всегда? Мой дорогой давний друг?»

А потом он оставил Сайондзи на своем наблюдательном пункте. Звонили колокола.

Сквозь фальшивый бинокль Сайондзи видел, как Тога и Арисугава отсалютовали друг другу, подняв мечи, и девушка, которую Тога скрывал от всех, прикрепила цветы им на грудь. Химэмия. У нее была странная походка. Странная манера держаться. Странное... В ней было нечто — то, что Сайондзи никогда не замечал в толпе девушек из Отори, со всеми их визгами, и воплями, и обожанием; он продолжал смотреть на нее еще секунду после того, как началась Дуэль.

Он был уверен, что она тоже посмотрела на него.

Сайондзи, пожалуй, слишком отвлекся на девушку, чтобы усвоить урок, который обещал Тога, — впрочем, это едва ли был тот урок, который Тога собирался преподать; несмотря на все уловки и финты, Тога ничего не мог противопоставить беспощадному наступлению Арисугавы, и его яростная грациозность не могла сравниться с ее элегантной жестокостью. Ее сабля ударила его в грудь — плеснуло алым, и на мгновение у Сайондзи перехватило дыхание, прежде чем он понял...

Лепестки розы. Всего лишь лепестки.

Колокола продолжали звонить, когда он встретил Тогу после Дуэли — все еще вспотевшего, с непонимающей гримасой, которая была заметна даже сквозь идеальную насмешливо-снисходительную маску. Годы спустя Сайондзи думал о том, что он мог бы — должен был бы — что-то сказать тогда... но в глубине души он знал: лучше любой унизительной фразы было то, что Тога оказался не в силах скрыть от него свое разочарование.

***

Через неделю он получил письмо — без подписи, запечатанное Печатью Розы. Не составляло труда отгадать отправителя и цель письма, и Сайондзи открыл его со смешанными чувствами воодушевления и подозрения.

«Камень, ножницы, бумага, — было написано там вместо приветствия. — То, что побеждает силу, бессильно перед силой другого. Не сила заключена в женской руке, открывающей дверь, что ведет к Революции. Подобно тому, как Мусаси переправился на остров Кодзиро с деревянным мечом в руке, так должен и ты отыскать лестницу и зеленую розу. Настал час — твой и только твой».

Эти загадки были довольно легкими.

Когда девушка — Химэмия — приколола зеленую розу к его груди, он на мгновение не видел ничего, кроме темноты ее волос. Туго стянутые, собранные в крепкую сеть завитков, и все же настолько густые, что можно было в них утонуть. Когда она подняла взгляд, ее глаза были скрыты за блестящими щитами, а потом он увидел их; зелень и пурпур. Она сказала, что потерять розу — значит проиграть Дуэль. Он ничего не ответил.

Потом было так легко забыть о волшебстве. Легко — не думать о нем, на самом деле. Это было неважно. Важно было встретить беспощадное наступление Арисугавы своей несокрушимой силой — чтобы все ее молниеносные защиты оказались бесполезны против удара, который нельзя отклонить. Да, ее стилю было достаточно тяжело противостоять: выпады в те моменты, когда противник меньше всего ожидал их, под углами, из которых невозможно парировать... но там, где Тога отвечал изощренностью на изощренность, Сайондзи просто ломил вперед.

Она ударила, целясь в его розу. Это была идеальная атака — уклоняясь от нее, он нарушил бы стойку или подставил бы розу под следующий удар; попытайся он парировать — это сбило бы его ритм поединка; и не было ни единого разумного способа избежать ее, не проиграв Дуэль.

Поэтому Сайондзи предпочел безумный способ.

Он изогнулся всем телом вместо того, чтобы просто уклониться — и выпад, нацеленный в его розу, пришелся по правому боку, вспарывая форму студенческого Совета и кожу под ней. После, вспоминая об этом, он был уверен, что слышал стук острия меча о собственные ребра. Он рванулся вперед, за розой — Арисугава увернулась — он схватил ее за горло, чувствуя хрящи под высоким воротником мундира. Не жалея силы, он толкнул ее тело в одну сторону, рубанул мечом в другую. Оранжевые лепестки взлетели в воздух.

Дальше снова был провал. Совершенно неважно, что произошло сразу же после Дуэли, и потому в его памяти ничего не осталось. Химэмии больше не было на арене. Сайондзи спустился по ступенькам, спотыкаясь и едва не падая. Один раз он поскользнулся в собственной крови, лениво сочившейся из раны на груди. «Что случится с Дуэлями, если победитель умрет?» — спросил он себя самого — и не он сам, но нечто иное ответило: «Глупости. Как можно умереть, если ты еще не родился?»

Она предстала перед ним внизу лестницы, сменив алое платье на белую блузку; его белый мундир постепенно превращался в красный. Объявив, что принадлежит ему — с церемонностью, доставившей ему удовольствие, — она тотчас предложила отвести его в медпункт.

— Нет, — сказал Сайондзи, сам не зная, почему. — Сделай это сама.

Она сделала. Расстегнула его мундир, осторожно стянула его с плеч, промыла рану чем-то, что жглось и казалось горячим и холодным одновременно, и принялась зашивать кожу острой иглой, привычными движениями. Он удивился, откуда у нее взялась аптечка под рукой, — вспомнил, что она наверняка видела, как его ранили, — удивился, как она могла спуститься так быстро, — удивился, что он вообще думает обо всем этом, когда хоть что-то в его жизни наконец-то происходит так, как надо.

— Это лучшее, что я могу сделать, Сайондзи-сама, — негромко произнесла она, глядя ему в глаза. Она стояла над ним — он лежал на скамейке, — но не смотрела на него сверху вниз. Хоть раз в жизни...

— Сайондзи-сама? — переспросила она, наклоняясь вперед и блеснув стеклами очков.

— Анфи, — ответил он и повел ее домой.

***

Теперь его нигде не видели без нее. Он первым исчезал со своих уроков, о которых тут же забывал, поджидая под дверью ее класса, чтобы взять ее за руку и увести с собой. Во время его тренировок по кэндо она стояла в стороне, закрывшись от ярости дуэлей — не Дуэлей — своей безразличной улыбкой и отражающими свет очками.

Тога предпочитал держать ее в резерве, как козырную карту, о которой знал только Студсовет. Арисугава презирала ее и, насколько знал Сайондзи, никогда даже не говорила с ней. Сайондзи — и только он один — практически демонстрировал ее всей академии. Смотрите на нее, молча провозглашал он, и смотрите на меня, смотрите, что у меня есть, что я выиграл, смотрите, что я забрал и сделал своим. Впрочем, он держался от нее на почтительном расстоянии; никаких жгучих поцелуев в розовом саду, о которых могли бы с хихиканьем шептаться по школе.

Тем не менее, они были излюбленной темой для слухов. Заместитель президента Студсовета Сайондзи Кёити, безумно обожаемый кумир сотни девушек, которые хотели бы привести его к себе и исцелить его сердце; и странная, ничем не примечательная Химэмия Анфи, всегда стоящая где-то в стороне. Доброжелательные голоса признавали, что они неплохо смотрятся вместе: Анфи с ее темной кожей, зелеными глазами и волосами с фиолетовым отливом выглядела как негатив Сайондзи, а ее миниатюрность и хрупкость хорошо сочеталась с его высоким ростом и страстью. Голоса, настроенные не столь дружелюбно, интересовались, что происходит в комнате Сайондзи после отбоя. Большинство же просто тихо истекали ядом.

Но она принадлежала ему. Сайондзи Кёити был победителем, и Невеста-Роза принадлежала ему. В первые дни они были неразделимы; в первые дни всё еще было хорошо.

***

Ему потребовалась неделя, чтобы начать причинять ей боль.

Спускался вечер, небо окрасилось в красно-оранжевые тона заката; Анфи сидела, скромно подобрав под себя ноги, и смотрела маленький переносной телевизор. Там показывали какой-то показ мод, что-то там Диор... Сайондзи не обращал внимания. Его не волновала мода, он рассуждал о куда более значительных вещах. Он расхаживал туда-сюда в такт своей речи; слова приходили с такой же легкостью, как и мысли.

— ...и теперь ты останешься со мной, кто бы ни бросил мне вызов, тебе не нужно беспокоиться, я не позволю им забрать тебя у меня. Тога. Он думает, что если я — камень, то он — бумага, как в той загадке из письма, но я знаю его не хуже, чем он знает меня, я могу преподать ему урок... К тому же, теперь я не тот, что прежде, ведь у меня есть ты...

Он посмотрел на нее. Она следила за показом Себастьяна как-его-там — внимательно, не сводя глаз.

— Анфи, ты вообще слушаешь?

— Да, Сайондзи-сама, — легко и безразлично ответила она — и этот тон внезапно взбесил его.

Его комната, пусть даже и полученная от Студсовета, была небольшой, и Сайондзи с его длинными ногами хватило двух шагов, чтобы ее пересечь. Этого было достаточно. Достаточно, чтобы вытянуть руку с раскрытой ладонью и ударить — с такой силой, что Анфи слетела со стула; звук падения раскатился по комнате, словно эхо в пещере.

На мгновение он застыл, не говоря ни слова; она подняла дрожащую смуглую руку, касаясь своей щеки.

«Вот видишь, немного же времени у тебя ушло, — произнес голос в его мыслях — вероятно, он мог бы назвать этот голос суперэго: та часть его самого, что оскорбляла и унижала его, и всегда звучала так похоже на голос Тоги, только без присущего тому очарования. — Тебе вообще не нужно много времени, чтобы похерить что угодно. Всего неделя — и ты потерял идеальную девушку...»

Она обернулась, глядя на него. В этих бездонных зеленых глазах не было ни обвинения, ни отвращения, ни ненависти. Они были полностью лишены подобных эмоций, и Сайонзди понял, что это придает ему сил.

— Если ты слушаешь, — сказал он, и его голос почти не дрожал, — то слушай по-настоящему.

— Да, Сайондзи-сама. Пожалуйста, простите, — негромкий голос, опущенные глаза; Сайондзи чувствовал, как что-то горячее разрастается в его груди — странное чувство, но не то чтобы совсем неприятное. — Я уверена, вы можете победить Тогу, Сайондзи-сама.

Он не ответил, чувствуя, как жар в груди расправляет крылья и сжимает когти.

***

В маскарадном вальсе, который они решили танцевать, было множество движений, и она учила его большинству из них — совершенно не возражая против танца. Не годилось устраивать открытый скандал вокруг Студсовета, чтобы ученики не начали задумываться — так ли нужны им советники, и не стоит ли их выбирать их открыто, а не назначать втайне. И потому они танцевали; Анфи танцевала прекрасно.

Синяки на ее лице закрывала косметика: темный тон в цвет ее кожи, светлая пудра на щеках, чтобы их оттенок не различался. Даже появляющиеся время от времени синяки под глазами можно было замаскировать косметикой, сделать их не такими заметными. Длинные юбки в Отори привлекали внимание — но куда меньше, чем привлекли бы ровные полосы красно-черных ушибов на ее щиколотках. (Он толкнул ее на стул за то, что она хотела выйти из комнаты, когда он еще говорил, и она слишком сильно ударилась о сиденье...) Если тщательно накрахмалить блузку, можно было поднять воротник достаточно высоко, чтобы спрятать наливающееся фиолетовым ожерелье вокруг ее шеи. И к тому же, всегда оставались старые невинные оправдания. Всегда были лестницы, с которых она могла упасть, или дверные проемы, в которые она могла не вписаться, — а если в последнее время она и казалась более неуклюжей, чем обычно, это все равно ничего не доказывало. А если ничего больше не срабатывало — он уже достаточно долго наблюдал за ее классом, так что ни у кого не возникало подозрений, когда он сообщал старосте: «Химэмия Анфи не придет на занятия сегодня, она заболела».

Была еще эта темноволосая девушка, которая не сводила с него взгляда — карие глаза широко распахнуты, губы приоткрыты — каждый раз, когда он оказывался с ней в одном помещении, и от этого ему хотелось схватить ее за горло, встряхнуть и закричать: «Не смей осуждать меня! Не смей! Я — победитель по закону Печати Розы, и я делаю то, что правильно, только то, что правильно, всегда правильно!»

Но если он смотрел на нее в ответ, она отводила глаза, и этого было достаточно.

***

По дороге на занятия Сайондзи прошел мимо выкрашенной в оранжевое стены, и без всякой помпы на ней проявились две девичьих тени.

— Смотри же! — сказала одна из них, поднимая руки и скрючивая пальцы, как когти. — В наказание за грех негостеприимства я был проклят и обращен в ужасное чудовище! Лишь любовь невинной девы может спасти меня!

Другая тень ответила:

— Я дам тебе любовь, которая так тебе нужна! — и тут же ее изображение сменилось тенью раскрытых ладоней. — Я люблю тебя, люблю тебя, мое сердце полно любви к тебе!

— Но будешь ли ты любить меня, когда увидишь, как я уродлив и волосат?

— Да! Я люблю тебя, люблю тебя, мое сердце полно любви к тебе!

— Будешь ли ты любить меня, если я буду проводить все мои дни у телевизора и не обращать внимания, когда ты говоришь со мной?

— Да! Я люблю тебя, люблю тебя, мое сердце полно любви к тебе!

— Будешь ли ты любить меня, если я не стану мыться целыми неделями и буду пахнуть гниющим мясом и прелыми луковицами?

— Да! Я люблю тебя, люблю тебя, мое сердце полно любви к тебе!

Тогда тень-чудовище протянуло когтистые руки к тени-деве и весьма ловко вырвало ей сердце, на что дева жалобно вскрикнула:

— О, моя любовь, ты убил меня!

Чудовище ответило смущенно, но явно ничуть не раскаявшись:

— Мне же нужно было удостовериться, что ты говоришь правду.

Тени застыли, словно ожидая признания, и Сайондзи неожиданно для себя произнес:

— Наверное, она на самом деле вовсе не любила его.

Так же, без всякой помпы, огни погасли.

***

Несмотря на всю косметику, и крахмал, и несуществующие двери, он пролил ее кровь лишь однажды.

Она спала — и тот, кто не знал ее, мог бы назвать этот сон безмятежным. Сайондзи был с ней достаточно, чтобы понять, что это совсем не так. Ночью она ворочалась рядом с ним, словно пыталась избежать сотни разных неудобств — или, как он однажды мрачно подумал, словно насекомое, насаженное на булавку и дергающееся в предсмертных судорогах. Иногда он думал, что хотел бы знать, какие кошмары мучают ее, и раз за разом убеждал себя, что не он был их причиной.

Он привык, что ее присутствие утешает его. Она была теплой, ее гладкая спина прижималась к его груди, и — когда она не всхлипывала от боли едва слышным шепотом — ее тихое, размеренное дыхание успокаивало. Конечно, Сайондзи счел бы оскорблением мысль о том, что ему нужно от нее утешение. Он же не был ребенком, который не может уснуть без любимой мягкой игрушки. Как бы то ни было, он несомненно не требовал от нее ничего другого. Оба — и он, и Анфи — ложились в постель в пижамах и просыпались в них же.

Тога выяснил это — его прямые, откровенные вопросы всегда выбивали Сайондзи из равновесия. «Значит, ты хочешь отвести свою Невесту к алтарю в белом», — сказал он; в его словах скрывалось лезвие сарказма, точно острие ножа. Сайондзи не сумел найти достойного ответа — только огрызнулся, что свадьба в белом — это слишком по-европейски. Белый цвет — для похорон. С тех пор ему снилось, как он идет между рядов скамей в церкви на свадьбе в западном стиле, но Невеста лежит в гробу, и когда Сайондзи доходит до алтаря, гроб начинает открываться...

Анфи снова издала этот тихий, плачущий вскрик, и Сайондзи понял, что слишком сильно стиснул ее бедро — должно быть, там останется синяк. Он заставил себя расслабиться.

Он не был девственником, уже достаточно давно — были в его жизни тайные моменты после полубессмысленных дуэлей; разбросанная в беспорядке одежда, горячее тело Тоги, прижимающееся к его собственному, приглушенные вздохи их обоих... И даже если не обращать внимания на эти воспоминания, запертые в стальном сейфе в глубине его разума, — всегда хватало девушек, сходивших по нему с ума, и мимолетные упоминания Тоги о недавних завоеваниях подстегивали его к действиям. Впрочем, результатом этих встреч неизменно оказывалось постыдное разочарование; Сайондзи осознал, что так обстояли дела при любых взаимодействиях с женщинами, и потому избегал их, насколько возможно.

Но Анфи — с Анфи все было иначе.

«Так почему ты ни разу даже не прикоснулся к ней?» — Этот внутренний голос не осуждал и не насмехался над ним в стиле Тоги, не был его суперэго. Этот голос был мрачнее, исходил из скрытых глубин. Он никогда не запрещал, только вдохновлял, подстрекая его совершать великие дела — которые казались все мельче со временем. Ужаснее всего было то, что он звучал так похоже на голос самого Сайондзи.

Словно пытаясь поспорить с этим голосом, он поднял руку и накрыл ладонью грудь Анфи. На этот раз он сжал ее намеренно и не знал, застонала ли Анфи от боли из-за этого или это было совпадение.

На мгновение в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая только ее дыханием и биением ее сердца под его рукой — ровный, ритмичный стук, точно чьи-то крадущиеся шаги. Слишком быстро. У спящей девушки не должно так быстро биться сердце. Сайондзи мельком подумал, что хотел бы знать, насколько быстро бьется сейчас его собственное сердце.

Он, пожалуй, мог бы уснуть вот так, держа Анфи в объятиях, чувствуя ее сердцебиение — но голос-подстрекатель заговорил снова.

«Тога давно уже перешел бы к чему-то большему, чем прикосновения».

Этого было достаточно.

Ткань ее ночной рубашки была на удивление прочной, но все же разорвалась без особого труда — треск рвущейся ткани прозвучал в комнате с громкостью выстрела. Он не знал, от этого ли она проснулась — сонное недоумение в ее глазах, вскоре сменившееся паникой — или от того, что он резко толкнул ее, опрокидывая на спину. Глядя на нее сверху вниз, он сдернул с ее головы чепчик — пурпурные волосы, слишком длинные, рассыпались по подушке и по постели. Ее глаза — такие зеленые, такие глубокие...

«Пещеры глубоки, — снова вмешался голос-суперэго. — А еще — пропасти и провалы. Места, откуда убрали землю. Так что ты имеешь в виду, когда говоришь «глубокие», Кёити? Это значит — пустые».

Это не остановило его — не могло остановить — пока он с дурацкой аккуратностью раздевался сам. Ее сердце теперь билось ее быстрее — словно крадущиеся шаги сменились бегом, и дыхание участилось — от страха или от возбуждения? Но она лежала под ним, тихая и покорная, как всегда, ожидая, когда он сделает с ней то, что захочет.

Он уткнулся лицом в ее шею в момент, когда вошел в нее — чтобы не видеть ее лица. Но все равно не мог не слышать — тихий, будто бы птичий, вскрик, не слишком отличающийся от стонов, которые она издавала в своих кошмарах. Жар в его груди снова стиснул когти, заставив задрожать все тело, заставляя его двигаться в безумии, подобном безумию Дуэлей. Она по-прежнему лежала неподвижно, но Сайондзи едва ли замечал это — и, достигнув финала, чувствуя, как все его мышцы напрягаются в высшей точке и расслабляются, он услышал ее тихий вздох. Нетрудно было расценить это как знак удовольствия.

Он ощущал вкус меди и пряностей — дурманящий вкус, столь же экзотический, как ее темная кожа. Он подумал, не может ли это быть доказательством его страсти — то, что он испытывает галлюцинации, овладевая ею — а потом заметил следы звериных укусов на ее шее, заметил кровь у себя во рту. Кровь текла из этих неосторожных, грубых отметин тонкими ручейками, пачкая простыни. Ее всхлипывания теперь звучали иначе, более непосредственно.

Должно быть — думал он после — должно быть, он тогда сглотнул.

— Я принесу тебе повязку, — пробормотал он, начиная впадать в оцепенение.

И, как ни удивительно, она воспротивилась его воле — только не схлынувший еще кайф от оргазма помешал ему причинить ей еще больше боли.

— Все будет в порядке, Сайондзи-сама, — прошептала она, и ее голос, несмотря на все всхлипы и стоны в кошмарах, был ровным и спокойным.

Утром следы от укусов и кровь исчезли, словно бы их никогда не было.

***

— Ты немного опоздал, дружище, — сказал Тога, прихлебывая свой чай, пока строители молча трудились за его спиной. — Сегодняшнее собрание закончено — кстати, что помешало тебе присутствовать на последних трех, неужели всего лишь неумение рассчитать время?

Сайондзи не снизошел до ответа, бросив на стол письмо от Края Света. Приподняв бровь, Тога взял письмо и вытащил его из уже разорванного конверта.

— Я удивлен, что ты решил поделиться этим. Даже со мной.

— Оно на английском, — отрывисто ответил Сайондзи. — Я не могу понять одно слово. Вот это, — он ткнул пальцем в строчку.

— «Вскоре ты достигнешь предела своей силы», — прочел Тога по-английски почти без акцента. — Слово, которое ты не понял, значит «предел», «потолок». Тэндзё. И что, как ты полагаешь, наш общий доброжелатель хочет этим сказать?

— Разве это не очевидно? — ответил Сайондзи, забирая письмо. — Потолок означает «место наверху». Мы знаем, что Край Света любит играть словами в своих письмах. Я одновременно достигну вершины своей силы и буквального потолка. Замок в небе. Там я одержу над тобой победу. Дружище.

— Сколько яда в таком милом слове, — пробормотал Тога в свою чашку, почти неслышно за криками рабочих, чье здание обрушилось под собственным весом.

— Ничего милого в этом нет. — Сайондзи сунул письмо обратно во внутренний карман, к дневнику, еще хранившему ее запах, похожий на запах жасмина.

— Тогда, полагаю, следующее собрание Студсовета будет посвящено празднованию твоей победы и твоей Революции, — сказал Тога без следа иронии. — Или ты пропустишь и его?

Вместо ответа Сайондзи развернулся и зашагал прочь.

***

«В лесу таится сотня запахов — травы, растущие там, воздух в кронах деревьев, — писал Сайондзи, опершись спиной о ворота. — Но я чувствую твое прикосновение к бумаге, невзирая на них. Твой аромат подталкивает меня к новым свершениям. Мне кажется, будто ты рядом со мной и тоже смотришь на замок наверху».

Конечно, на самом деле он не мог разглядеть его, хотя и взглянул вверх чисто инстинктивно. Он не прошел через ворота — и он не был на Дуэльной Арене. Двери Ночи не откроются для одного Дуэлянта. Неважно. Срок еще настанет. Тот самый срок, когда он придет не смотреть на замок, но завоевать его, когда Анфи будет следовать за ним.

«В этот день, — добавил он в дневник, — никто не сможет противостоять мне».

Он поднял взгляд. За лесом было видно шоссе и автобус, привезший в академию Отори новых учеников. Значит, в его клубе кэндо появятся новички. Нужно будет подыскать кого-нибудь на замену — у него теперь были дела поважнее.

«Я вижу тебя там — ты улыбаешься, когда мы проходим в двери. Я вижу тебя там — ты восседаешь на троне, найдя наконец место, созданное для тебя. Я облачу тебя в одежды, подобающие Принцессе, и мы обретем там счастье — счастье, которое не кончается, которое длится всегда».

Он собрался уже закрыть тетрадь, остановился и написал еще одно слово.

«Вечность».

Страницы захлопнулись почти неслышно, и он снова посмотрел вверх. Мимо фонтана, мимо деревьев, туда, где — он знал это — висел в воздухе замок. Он ждал только нужного момента, нужного человека. И теперь этим человеком был Сайондзи Кёити. Он поднимется наконец к месту, предназначенному именно для него, и он пройдет через эти двери. Каждый сможет последовать за ним туда, куда он поведет — как Анфи, которая уже последовала за ним, которая впервые в жизни показала ему, что значит быть первым.

Сайондзи замечтался о замке в небесах, и автобус с новыми студентами скрылся из виду.

Автор: Kadrin, переводчик: Альре Сноу

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Переводы
• Агамемнон и Брисеида