Таинственная жёлтая роза и другие чудеса света

---

— Я не затем полкилометра хромала, чтобы услышать «нет»! Могу подождать здесь, пока вы не возьмётесь за ум и не сходите-таки проверить, не осталось ли на складе.

Разумеется, у них закончился её любимый чай масала. Потому что сломанного каблука туфли от Джимми Чу недостаточно, чтобы испортить день как следует, как велят какие-нибудь там зловещие звёзды, вставшие в ряд с планетами изврата. Зонтик от Гуччи вывернулся наизнанку, когда налетел особенно сильный порыв ветра? И этого недостаточно, чтобы боги потешились и отстали от неё на сегодня. Ну и вот она, совершенно растрёпанная, хромающая, вымокшая до нитки и злющая, как бык на корриде. Ничего, что фартуки у сотрудников красные? Нет же, и этого мало.

— Мне очень жаль, но он кончился ещё утром. Я всего час назад смотрела на складе, а новую партию пока не привозили.

Надо отдать должное кассирше: она всё ещё в состоянии улыбаться и говорить с искренним сожалением в голосе. Этого почти достаточно, чтобы ярость испарилась. Почти.

— У них весьма вкусный чёрный чай с ароматом розы, — говорит тихий женский голос за спиной. — Он не такой пряный, но букет восхитительный.

— Угу, попробую его, наверное, — бормочет Нанами, расхотев продолжать истерику. В этом голосе есть что-то знакомое, а ей сейчас, на самом-то деле, сгодится что угодно, лишь бы с кофеином.

Кассирша даёт ей пряное печенье к чаю, и такое же — стоящей за ней женщине. Нанами топает к барным стульям и водружает сумку с учебниками на стойку. Вай-фая здесь нет, но всё равно это не худшее место, чтобы позаниматься и подзарядиться между парами.

Кто-то проскальзывает на соседнее место, но Нанами учтиво отводит глаза и проверяет новые сообщения на мобильнике, потягивая чай. По другую сторону от неё сидят две миловидные офис-леди, наманикюренные, завитые и накрашенные до идеально-первоклассной безупречности. Их игнорировать проще, поскольку они поглощены беседой между собой.

— Эйко, ты слышала?

— Ну-ка, ну-ка, что за сплетни ты сегодня принесла? — подкалывает та, что с кудряшками.

— Да вот, мне только что рассказали про двух одноклассниц из нашей старшей школы. Как они столкнулись и совершенно друг друга не узнали!

— Да? Что, одна из них покрасилась?

— Не говори ерунды!

— Давай угадаю: одна из них забеременела и дико растолстела!

— Пф, придумаешь тоже. Они типа такие же, как были, только типа подросли.

— И всё? Какой облом, Би-тян.

— Просто это как бы показывает, насколько некоторые поглощены сами собой.

— От этой чепухи такое чувство, будто я опять в старших классах. — Закатив глаза, Нанами отодвигается от офис-леди. — Да кому какое дело?

— Если с кем-то давно не виделся, само собой, хочется сказать «привет», даже если это враг, — на этот совершенно риторический вопрос отвечает женщина с тихим голосом. — Привет, Нанами.

Дама, которая посоветовала хороший чай — Химэмия Анфи. Нанами могла бы поклясться, что слышит, как смеётся мироздание. Полчища воспоминаний ломятся обратно к ней в голову с таким напором, будто приволокли с собой таран, а её рассудок — это ворота замка. Хочется сказать: «Ну как успехи по части инцеста?» — или: «А та пацанка, с которой ты раньше мутила, она типа померла или где?» — или: «Без этой дурацкой причёски тебе лучше».

Но выходит только:

— А где твоя тупая мартышка?

Не то чтобы это хорошая идея — оскорблять ведьму, — но у Нанами все идеи блестящие, даже если больше никто их не ценит. Вдобавок, что бы она ни сказала, это не умалит того факта, что из Химэмии получилась совершенно потрясающая красотка. Почему её экзотически-прелестное лицо до сих пор не разлетелось по журналам и рекламным щитам — загадка, тем более, что с придурочными кудряшками она, похоже, распрощалась.

— А, ты про моего друга Чу-Чу! Он сейчас дома. — Химэмия издаёт обворожительный смешок, который, вероятно, сводит с ума мужчин (и женщин вроде Дзюри). Жизнь так несправедлива.

—Ну-ну, небось, подъедает в доме все продукты. — Это мыше-обезьянище прожорливо до такой степени, что его фотография должна стоять в словарях напротив слова «прожорливый». И дело вовсе не в том, будто Нанами затаила на него злобу за всевозможные обеды в коробках, закуски и прочую стащенную им еду. Совсем не в том.

Она делает глоток розового чая, и аромат взрывается на её вкусовых рецепторах престранной смесью горького и сладкого: как восхитительная метафора, пропитанная кофеином и поданная в чашке.

— И правда вкусно, Химэмия, — неохотно признаёт Нанами. — Понимаю, почему он тебе нравится, ты же в школе не вылазила из того розария, который весь из себя как птичья клетка.

Что-то вспыхивает в зелёных глазах Химэмии — какая-то печаль, хотя это слово слишком легковесное, а само чувство — как удар исподтишка. Проходит миг, и Химэмия снова кротко, по-монализьи улыбается и отвечает:

— Розу невозможно разлюбить.

Если это цитата, Нанами её не узнаёт и вновь берётся за слишком-невозможно-вкусный чай. По правде сказать, ей нравится вид и запах роз, только уколы от шипов она не выносит. Быть может, это тоже метафора, но Нанами проспала все уроки классической литературы, которые не прогуляла.

— Наверное… — Хвала богам высшего образования, будильник на телефоне горит желанием сообщить, что до лекции десять минут и пора возвращаться в универ. Со сломанным каблуком идти вдвое дольше, но этот профессор не закрывает дверь, так что волноваться не о чем.

— Мне пора, Химэмия. — Она аккуратно, стараясь не опрокинуть чашку, стаскивает сумку со стойки и ждёт, нетерпеливо притопывая.

— Ну пока, Нанами.

По крайней мере, Химэмии хватает учтивости, чтобы выглядеть смущённой, когда Нанами нависает над ней.

— Да ладно тебе! Даже у такой чудачки, как ты, наверняка есть сотовый. Давай свой мобильный мейл.

Собеседница краснеет и достаёт из кармана пальто блестящий сиреневый телефон.

— Я и не думала, что ты захочешь увидеться со мной ещё раз.

— Пять минут в кофейне — тоже мне встреча выпускников, — бросает Нанами, собираясь добавить контакт в телефонную книгу. — Если всё как в сериалах, то полагаются сплетни, шантаж и гораздо более приличное заведение. Вот я и хочу получить всё, что полагается, и желательно с добавкой.

Опять это звонкое хихиканье, и при этом Химэмии хватает наглости выглядеть смущённой.

— Уверена, это можно устроить.

Двадцать минут спустя Нанами плюхается на своё место в аудитории, ухмыляясь так, будто утром с ней случилось что-то по-настоящему хорошее.

Может, и случилось.

Кому: «Химэмия» hime_miko@yuufu.jp.ne*

Мартышка ещё не доела твои припасы?

Кому: «Кирю» rose_dior@yuufu.jp.ne

Вовсе нет ^_^ Спасибо за заботу! Как ваши дела, Нанами-сан?

Кому: «Принцесса-Ведьма» hime_miko@yuufu.jp.ne

Пары тоска некому складывать бумажных зверушек и тупить как ты в школе.

Кому: «Кирю» rose_dior@yuufu.jp.ne

Ты ещё помнишь! *_* Ах, как это мило — ностальгия по школьным денькам!

Кому: «Принцесса-Ведьма» hime_miko@yuufu.jp.ne

Ты незабываемая п/ч чокнутая. Чо делаешь в пятницу вечером?

Кому: «Кирю» rose_dior@yuufu.jp.ne

Ух ты! Это свидание? Непременно надену свою лучшую кофту.

Кому: «Принцесса-Ведьма» hime_miko@yuufu.jp.ne

ЧЗХ? НЕТ!!! Не все такие лесбы как твоя школьная любовь-пацанка. Но постарайся выглядеть прилично п/ч ресторан вообще-то высшего класса.

Что означает, помимо прочего, что там не подают карри с рисом или колотый лёд.

Кому: «Кирю» rose_dior@yuufu.jp.ne

Высшего класса? Как мило! Интересно, есть ли у них телятина…

Есть у них телятина. А в числе прочих изысканных деликатесов — и улитки, и импортная гремучая змея из Америки, и очень редкая разновидность гигантского осьминога. Будь столик заказан на Химэмию, Нанами швырнула бы меню на стол и ушла. А так только бормочет: «Ведьма», — и заказывает для начала лягушачьи лапки.

Потому что Химэмия и есть натуральная ведьма. У нормальных людей из груди не достаётся меч, и у них не бывает минимум по два возраста, которые меняются в зависимости от того, кто входит в комнату; а ещё она — сестра председателя. У которого был свой упоротый сорт колдовства, с этой непомерно-компенсаторной планетарной фиговиной и с волшебной машиной, которая могла вломиться в дом, не оставив следа, и уехать на Край Света по бесконечному шоссе. Да, а когда Цувабуки рассказал, что Химэмия всех своих милых питомцев, вроде цыплёнка и коровы, для удобства называет «Нанами», — эта новость была просто как красная тряпка. Многое можно сказать о Нанами, например, что она избалованная, но чтобы глупая — вот уж неправда.

— Чу-Чу расстроится, что пропустил такой отменный ужин. — Химэмия очаровательно вздыхает. Конечно же, про кофту она наврала, но тем не менее, к приказанию одеться поприличнее отнеслась очень серьёзно. Никаких кофточек в поле зрения, только платье из блестящего шёлка цвета весенней зелени, замысловатые изумрудные украшения и отделанный жемчужным бисером клатч.

— По крайней мере, кто-то наконец научил тебя одеваться! Теперь можно не беспокоиться, что меня заметят в твоём обществе. — Нанами хихикает, чтобы скрыть зависть, или это не зависть? Кем они кажутся остальным посетителям? Две молодые дамы в шёлковых платьях, явно не родственницы, ужинают при свечах. Одна надежда, что людям скорее придут в голову «модели на отдыхе», чем «путаны на охоте». — Это настоящие изумруды, или в полночь они превратятся в черепки?

Химэмия усмехается и подаётся вперёд, демонстрируя декольте; прелестей там поболее, чем у Нанами, потому что, опять-таки, мироздание по отношению к ней очень предвзято.

— О, в таком ни одна девушка не признается.

Наверное, подделка, утешает себя Нанами.

Камерный ансамбль заводит милый вальс, и ей вспоминаются все те светские балы, что устраивались в Отори. Здесь нет площадки для танцев, и слава богу: не приходится чувствовать ту особенную, странную боль, которую Нанами предпочитает загонять в подвалы сознания, на полсотни этажей вглубь. Она даже и не знает, что такое эта боль, поскольку никогда не выпускает её на свет разума. Может, эта боль цепляется за её детское преклонение перед Тогой. Может, это всё спутанный клубок из её уважения и возмущения к той пацанке Тэндзё. А может, просто нужен ещё бокал белого.

— Ещё не пора переходить к сплетням и шантажу? Я до сих пор не бывала на встречах выпускников. — Сама серьёзность, Химэмия с достоинством принцессы раскладывает салфетку на коленях.

— Для этого и нужны сериальные штампы, — отвечает Нанами. — Они вроде пошаговых инструкций к незнакомым ситуациям. В общем, суть такая: ты мне рассказываешь какую-нибудь хорошую новость, я тебе пересказываю какой-нибудь хорошенький скандальчик, а потом мы вспоминаем всё хорошее, что с нами было в школе, между делом отпуская язвительные намёки.

— Звучит занятно! И почему я до сих пор ничего такого не делала? — Собеседница восторженно улыбается, сверкнув зубами, и целых тридцать секунд спустя до Нанами доходит: возможно, Анфи ей не по зубам. Опять.

— Мадмуазель, кьис де гренуй. — Официант витиеватым жестом преподносит блюдо лягушачьих лапок, в то время как другой у него за спиной наливает вино в бокалы. Запах от блюда божественный, и Нанами почти удаётся представить, будто она ужинает с кем-то из своих нормальных подруг. Конечно, все нормальные подруги далеко не так красивы, как она сама, так что и в этом Химэмия оказывается исключением.

Спустя примерно две минуты молчаливого жевания и запивания Нанами наконец выпаливает:

— Ну так что случилось с той пацанкой? Как там её фамилия, Тэндзё? Чуть ли не целый год вокруг неё всё вертелось, а потом бац — и её нет, а у нас у всех память дырявая, как швейцарский сыр.

Вилка Химэмии замирает на полпути ко рту. Нанами почти уверена, что вся Вселенная на миг задержала дыхание, или как минимум Земля замерла на своей оси.

— Ну?

— Ну а что ты всё-таки помнишь?

Рука Химэмии, протянутая через стол, достигает пальцев Нанами — светло-коричневый глянец на сливочной белизне — и поглаживает кольцо с Печатью Розы — благоговейно и порнографично.

Отвечать вопросом на вопрос — тупая привычка; Нанами бы так и сказала, если б не изящная ступня Химэмии, которая поглаживает её лодыжку и, чёрт возьми, что? Не убирая руку, Нанами отпивает вино из бокала с таким видом, что её мама, будь она здесь, хлопнулась бы в обморок.

— Мне проще вспоминать, когда рядом кто-то, кто тоже участвовал в этом сумасшествии. Чем больше нас таких, тем лучше. Однажды собрался весь школьный совет, включая меня, и тогда у нас получилось склеить по кусочкам всю историю, и мы её записали на тот случай, если… — С языка едва не слетает: «Если воспоминания вернутся нас донимать». — …Если вдруг всё это опять окажется важным. От такой магии до конца не отвяжешься. — По идее, никакой магии в природе быть не должно, но она есть и играет по своим правилам, с которыми Нанами познакомилась давным-давно.

— Я помню дуэли, и как они становились чем дальше, тем серьёзнее и безумнее. Там были душевные мечи, и все подряд становились невестами, а у твоего брата была эта сумасшедшая секс-машина. — Нанами вздрагивает: мозг услужливо подсовывает ей урчание мотора. Эта штука точно была волшебная, потому что иначе все кресла в ней были бы убиты в хлам от непрестанного кошмарного перепихона. Эта его машина вкупе с его же кроватью наверняка повидали больше дефлораций, чем… чем какое-нибудь место, повидавшее множество дефлораций, потому что так сразу и не придумаешь, где ещё бывает такая бурная деятельность.

— И всё это было нужно затем, чтобы получить «силу изменить мир», что бы это ни значило. И вот однажды эта пацанка Тэндзё пошла на последнюю дуэль, а мы все ждали в сторонке… Дзюри ещё рассказала эту жуткую историю про свою чёртову сестру.

— А потом?

Можно подумать, Химэмия не знает, что случилось на самом деле! У Нанами свободная рука уже чешется кому-нибудь врезать — желательно вот этой ведьме-занозе напротив.

— Больше мы Тэндзё не видели, и дуэлей больше не было. Проход на Арену в лесу уже не открывался даже для тех, у кого было кольцо. Потом ты ушла, а твой брат заболел или ещё что. Где-то с месяц мы вообще не помнили, что было в прошлом году, потом память стала возвращаться по кусочку, по крупинке, как осыпавшаяся печать. Так что тогда, чёрт возьми, произошло?

Химэмия протягивает другую руку, так, что рука Нанами с кольцом оказывается в её ладонях, как в люльке, — и это одновременно успокаивает и ставит в тупик. При свете свечи глаза Химэмии ещё зеленее, и из-за теней кажется, будто в её зрачках отражаются силуэты людей, которых в зале вовсе нет.

— На последней дуэли она сражалась с моим братом. Он хотел сам заполучить силу, а её сделать своей принцессой. Он отобрал у неё меч, чтобы открыть им ворота замка.

— Чушь какая-то, — прямо говорит Нанами. — Сила же достаётся только дуэлянту-победителю вместе с Невестой Роз, так? Отобрать у кого-то меч — такое прокатить не должно. Если б меч был вроде ключа, который можно передать другому, то вам не пришлось бы затевать все эти тупые дуэли и тратить чужое время и рассудок почём зря.

Эта фраза вызывает у Химэмии усмешку, а также изумлённое выражение лица, при виде которого Нанами ощущает заслуженное удовлетворение.

— Ты права. Это не сработало, потому что на самом деле не он владел мечом. Он думал, это правило на него не действует, потому что сила Диоса изначально принадлежала ему.

— Давай по порядку. У твоего старшего брата была эта расчудесная сила. Потом он её потерял, а теперь использует твоё ведьмовство, чтобы втянуть школьников в игры с мечами и высвобождением дурных воспоминаний и в итоге полностью вернуть свою магию.

— Задумка была такая, да.

— А твоим ведьмовством эту силу не вернуть?

— Нет, мы пробовали. — Химэмия прикусывает губу, как будто готова рассказать больше. Как бы даже намного больше. Как бы даже решающе-больше. Но не рассказывает.

Наконец-то, когда официанты приносят второе, Химэмия убирает руки — вот только её треклятая нога не очень-то за ними спешит, так что Нанами остаётся только собрать волю в кулак и не обращать внимания. Два бокала вина спустя она подводит итог:

— То есть, по сути, весь этот сумасшедший бардак сводится к тому, что все старшие братья — придурки.

Химэмия умудряется потрясённо скривиться.

— Ты это и про своего брата в том числе?

— Да. — Нанами легонько отпихивает ногу Анфи, поскольку эта нога уже прогуливается живописными тропинками вверх по её голени, и как-то неохота проверять, куда именно она направляется. — Мы все были придурками, но наши с тобой старшие братья — просто наследные принцы этого дуралейства.

Под приятный шумок алкоголя воображение Нанами устремляется развивать идею Дуралейства, которое — святые мышки-мартышки! — в её мыслях здорово походит на Отори, только наряды в нём ещё придурочней, а башни ещё фалличнее. И тогда Тэндзё была бы пропавшим принцессо-принцем или принцессо-рыцарем времён Дуротопии, а у простого люда сто пудов был бы какой-нибудь дурацкий праздник в честь пророчества о её возвращении. Должно быть, они наряжали бы маленьких куколок по её подобию и устраивали бы памятные дуэли, а девушки ходили бы в венках из роз.

— Нанами? Всё в порядке? — Вид у Химэмии такой, будто она вот-вот встанет, обойдёт столик и примется делать искусственное дыхание или выудит из клатча полностью укомплектованную аптечку.

— Эт’всё вино. — Нанами по-барски отмахивается рукой. — Я в порядке, правда. Так это, что с Тэндзё-то случилось? Ты уехала сразу после того, как она пропала. Она всё-таки выиграла дуэль или типа померла?

— Смотря что считать «выигрышем».

— То есть, проиграла.

Менее чем за мгновение лицо Химэмии пустеет — точнее не скажешь, — как будто на нём закрываются ставни. Теперь это только маска, а не лицо.

— Преле-е-естно, — раздражённо тянет Нанами. — Очередная идиотская тайна старшебратского происхождения. Дай угадаю: или проиграла, или так-выиграла-что-лучше-бы-проиграла. Ты очнулась, а где она, вы с Председателем оба не в курсе, что случилось, и вот ты уходишь, потому что у тебя вся такая как в девичьих комиксах любовь.

А вот на это отклик есть:

— Ох, Нанами! Я и забыла, сколько в тебе проницательности под этим налётом мелочного самолюбивого тщеславия!

— Да хоть бы и так, но я же сплетен хотела, а не тайн. Если бы мне захотелось чего-то непонятного, я пошла бы и купила роман Мураками, а потом швырнула бы об стену. Так что давай уже про скандалы, и чтоб без этой хрени типа «вопросом-на-вопрос».

— Боже, об этом я совсем забыла! Ну-ка, дай подумать… — Химэмия задумчиво покусывает губу. — А! Помнишь Синохару Вакабу-сан?

— Это та, с хвостом, которая как-то раз дралась с тобой из-за Тэндзё? — Нанами щурится, прочёсывая школьные воспоминания. — Среднего достатка, неприметная, с противным голосом?

— Да, всё правильно. — На лице Химэмии мелькает что-то вроде симпатии. — Она в следующем году поедет на Уимблдон.

— Синохара? Та простецкая простушка, которая увивалась за лучшим другом моего брата, когда тот ещё боролся за звание Главного Козла Планеты, и прятала его в общежитии девочек? Та самая Синохара?

— Именно! Она звезда тенниса. — Химэмия вытаскивает телефон и открывает фото, на котором они вдвоём с Синохарой улыбаются так, будто они подруги с небывало-незапамятных времён.

Есть ещё несколько фотографий. На всех — Вакаба, с сияющим видом и улыбкой во весь рот, со стильной короткой стрижкой с чёлкой, закреплённой симпатичными, в общем-то, заколками. Нанами ни за что не узнала бы в этой уверенной в себе молодой спортсменке ту гиперактивную мятущуюся одноклассницу из давних дней. Утэнину одноклассницу, если быть точным, но всё равно она тоже выпускница Отори, славься, альма-матер, и всё такое.

— По крайней мере, она завязала с этой луковично-кукольной причёской. Серьёзно, хоть у кого-нибудь в нашей школе было что-то нормальное на голове? — А всё-таки её охватывает неслабый порыв гордости за то, что из её прежней школы вышел кто-то успешный. И потом, кому не придётся по душе хорошая история про «золушку»? — Так а сплетни-то где? Как-никак, она звезда большого спорта.

Ведь если Нанами чему и научилась от родителей, от брата, в Академии Отори, да и в самой обычной жизни, — так это тому, что секреты есть у всех. Кто угодно в любой миг что-то запирает в своём сердце, прячет свои тёмные стороны, винит себя за тысячи прегрешений, настоящих или мнимых. Разница только в том, что секреты знаменитостей интересуют посторонних в первую очередь, а обычных людей — в последнюю.

«Всегда имей в запасе парочку безопасных секретов, с которыми можно легко расстаться, — наставляла её мать, когда ей было шестнадцать. — Тогда никто не станет раскапывать остальное».

— Каких-либо жутких скандалов не было. — Химэмия приподнимает бровь. — Изменила жениху — мы ещё называли его «луковым принцем» — с тренером по теннису. И с другой теннисисткой-одиночницей. И со своим первым пресс-агентом. Хотя с последними двумя, кажется, дело было ещё до помолвки.

— Типичная спортивная драма. — Нанами отмахивается. — Бьюсь об заклад, он её так и не бросит, а она через три года либо уйдёт из тенниса и станет домохозяйкой, либо пошлёт его и сбежит в американскую сборную.

— Ох, надо же, ты прямо как ясновидящая! — Собеседница восхищённо всплескивает руками, но Нанами уже до того окосела, что не может понять, притворный это восторг или искренний.

— Вообще, откуда ты это всё разузнала?

— Несколько лет назад я к ней ходила поговорить об Утэне. С тех пор мы остаёмся на связи, хотя она, похоже, мало что помнит из тех дней.

Увы, Нанами без труда представляет себе эту сцену. Химэмия вся такая в надеждах, что у этой прелестно-занудно-обыкновенной Вакабы найдутся какие-нибудь ценные воспоминания, ведь это ради неё Тэндзё взялась играть роль принца. Нанами бы сразу сказала, что от Синохары в этом плане толку не будет. Девчонку наверняка плющило и лыкомочалило от послеутэноисчезательной частичной колдовской амнезии.

Серьёзно, надо придумать для этой штуки название. Или сокращение. Пожалуй, так проще. «ПУИЧКА»? Нет, это получается какой-то восточноевропейский самогон, а не клёвый термин для такой волшебно-дырчатой памяти, как у них у всех.

— Наверное, она себе польстила, приняв тебя за фанатку. — Нанами выдёргивает себя из раздумий. — А я помню, как у неё случались припадки ревности из-за того, что ты околачивалась возле Тэндзё.

— Ревность мало кому к лицу. — Похоже, Химэмия вспоминает прежние манеры Нанами, и это — вот ведь наглость! — её забавляет.

В свою защиту Нанами — а она всегда защищается, не жалея сил — могла бы сказать, что совсем по-страшному ревновала лишь до тех пор, пока не узнала о дуэлях, Невесте Роз и так далее. Тогда ей было понятно только то, что братец-ловелас вдруг ни с того ни с сего взялся подбивать клинья к самым чокнутым девчонкам в Отори. Хорошо хоть Тэндзё и Химэмия ударились в любовь-которая-назвать-себя-не-смеет, потому что одна мысль о том, чтобы заполучить кого-то из этих двоих в невестки… Фу, блин. Да, с точки зрения большинства Тога в конце концов выбрал себе сомнительную пару, однако Нанами знает, что все с легкостью могло обернуться хуже.

— Так ты, кажется, говорила, что у тебя есть ответная сплетня? — Голос собеседницы льётся весёлой песенкой, с такой низменной просьбой это плохо вяжется. — Ты из меня сегодня уже столько всего вытащила, Нанами-сан; теперь твоя очередь.

— Ну ладно, есть у меня в запасе кое-что. Новость свежая и аппетитная, всего пару месяцев назад узнала. — Нанами наклоняется поближе, на её изящном личике проступает привычная ухмылка. — Вот помнишь…

Мимо их столика следом за официантом проходит маленькая компания, и Нанами едва не задыхается от тяжёлого запаха роз. У каждой из щебечущих молодых дам на груди приколота одна роза. А в воздухе появляется напряжение, такое осязаемое — Нанами готова поклясться, что у неё перед глазами засверкали и затрещали розоватые молнии. Она убеждает себя, что эти дамы наверняка с какой-нибудь вечеринки или свадьбы, но что-то большее, чем одни лишь цветы, возвращает её к мысли: «Дуэлянтки».

Зелёные глаза Химэмии распахиваются, точно блюдца, и она роняет бокал на пол.

Не успевает Нанами спросить, в чём дело, как раздаётся громкий хлопок, как будто прямо у неё над ухом. Если первое, что отмечают органы чувств — «громко», то второе, третье и четвёртое — «мокро». Она уже прилично набралась, так что чувства малость запаздывают. Официант исторгает потоки извинений и зовёт менеджера, остатки шампанского из только что откупоренной бутылки пенятся у него на руках — а львиная доля вина стекает с Нанами. На пахнущих розой дамочек, разумеется, не попало ни капли.

Вряд ли весь ресторан и в самом деле в тот же миг погрузился в тишину. Где-то по-прежнему текут беседы, звякают тарелки в мойке, играют музыканты, но в ушах Нанами грохочет тошнотворый тупой гул, сквозь который ей не слышно ничего, кроме собственного отрывистого дыхания.

В её мозгу, как в поломанной стиральной машине, крутятся чувства ярости, униженности, отчаяния, и в то же время какой-то странный обособленный отдел сознания очень дотошно записывает отдельные мысли. Мысль первая: этот вечер — не из тех, в которые стоит надевать платье из тончайшего шёлка от Оскара де ла Ренты. Второе: что за официант такой, что не умеет открывать шампанское, серьёзно, это же азы сервировки или типа того? Третье: хоть бы это шампанское не испортило ещё и сумочку. Четвёртое: сука ты, карма, и имя тебе Анфи.

Она бы закричала, если б голосовые связки подняли свои ленивые задницы и вновь принялись за работу, — а так её рот только хлопает без толку. Менеджер уже рядом, а она даже взглянуть на него не может — боится, что хлынут обильные, постыдные слёзы. Это будет стыд и срам, потому что она не умеет красиво плакать, когда в самом деле расстроена: у неё тогда нос опухает и сопли ручьём. Театрально всплакнуть на реплике — это получается, только если слёзы крокодиловы.

Через миг, а может, через десять минут — при сильных эмоциях время относительно — ей на плечи ложится шаль, целомудренно укрывая спину и грудь, и Химэмия уводит Нанами прочь от столика.

Уборная здесь изящно отделанная и современная. И вся такая, мать её, экономично-экологичная: ни единого бумажного полотенца в целом туалете. Вместо них по стенам развешаны серебристые хромированные сушилки для рук. Нанами зла до дрожи, ей хочется отсюда выбраться и кому-нибудь врезать.

Химэмия по уши в её личном пространстве, и тем яростнее становится желание врезать, однако Нанами подавляет это искушение — потому что ведьма обнимает её так, словно ничего дороже неё на свете нет. Это что-то новенькое: они же в прошлом вроде как заклятые одноклассницы, а не закадычные.

— Ш-ш-ш, ну что ты, что ты, — самым наглым образом шепчет ей на ушко Химэмия и поглаживает её по спине. Вдобавок никак не вспомнить , когда её в последний раз обнимал хоть кто-то, кроме брата. Может ли быть ещё хреновее?

А дальше события сворачивают в пахнущую розами не ту степь (хотя так, скорее всего, не говорят): Нанами от мыслей отвлекает прикосновение мягкого платка, которым Химэмия начинает протирать её грудь. Неизвестно как, непонятно когда, но мокрое до нитки измаранное платье уже расстёгнуто на спине и наполовину спущено. Это уже не дружеская помощь. Это точно интимное.

Платок довольно-таки хорошо впитывает остатки шампанского из лифчика. Настолько хорошо, что Нанами в какой-то маленькой, малюсенькой, крошечной, почти микроскопической мере недовольна: отчего бы Химэмии не снять с неё этот лифчик и не проследить, чтобы и под ним всё было сухо? Кто угодно возбудится, когда его почти обнажённое тело протирает красавица, разве нет?

Нанами вцепляется в плечи Химэмии и прячет лицо в ворох мягких, благоухающих волос, поскольку смотреть ей в глаза она сейчас просто не в силах.

— Можно так? — Слова прозвучали глуше, чем ожидала Нанами.

— Д-да, можно, всё, что хочешь, да… — Нанами закусывает губу, не успев добавить что-либо ещё.

Рука Химэмии скользит между ног Нанами без видимых результатов: чем дольше она протирает, тем мокрее там становится. Странно, что в коленях такая слабость, Нанами ведь не девственница, и к женщинам её не особо тянет. Как правило.

Кончает она со стоном-мяуканьем, содрогнувшись всем телом. Химэмия целует её в щёку, туда, где текли слёзы ярости, а затем с помощью нескольких булавок превращает шаль в довольно сносное платье.

— Прости, Нанами.

И что самое странное — Нанами понимает. Химэмия не виновата, по крайней мере, не напрямую, а всё это как-то связано с той компанией. И вся эта просушка-протирка — это такой извратный способ извинения. Что-то вроде: «Мне жаль, что твоё платье испорчено, хочешь оргазм?» Да уж, если задуматься, то вся картина смотрится дико, но толком задуматься не дают остатки эндорфинов и алкоголя в крови.

— Наверное, не надо было мне тогда портить твоё платье. Бог правду видит, как говорится. — Уй-й. Извиняться — всё равно что зубы рвать. — А теперь ты мне помогла немного сбросить напряжение, так что я опять у тебя в долгу. — Она старается окончить фразу как можно более презрительным тоном, и это ей в целом удаётся.

Химэмия глядит на неё — честное слово, так глядит, словно до сих пор никогда её на самом деле не видела. Нанами ёжится: она как будто ощутила чары, срывающие покровы с души, — но это чувство пропало, толком не начавшись.

— Про… просто отвези меня домой, — умоляет Нанами в надежде, что этот миг ускользнёт. Но Химэмия смотрит: отрешённо, оценивающе, и вдруг — потрясённо. В её облике — принцесса в смятении, ведьма в поисках жертвы, но прежде всего она — дуэлянт.

С этого момента и далее всё расплывается. Ресторанный менеджер сыплет раболепными извинениями, такси пахнет сигаретами и винилом, а в спальне слишком уж яркий свет. Единственная постоянная величина — это Химэмия, спокойная и сильная. В машине она позволяет Нанами прикорнуть у себя на коленях, она же помогает ей улечься на слишком просторную кровать. Перед тем, как Нанами проваливается в сон, кто-то поит её горьким чаем.

Ей снятся замки и гробы. Хотя во сне это на самом деле одно и то же. Внутри них — благородные принцы, благородные принцессы. Ворота-крышки не заперты и даже не плотно закрыты. Обитатели могут выйти наружу в любой момент — но не выходят. У неё большой, просторный дворец, тихий эфемерный Версаль, но стоит попытаться уйти — и он сжимается до размеров тесного саркофага. И со всех сторон доносятся голоса — это другие принцы и принцессы кричат в своих гробах.

«Не волнуйся. — Она царапает и пинает крышку. — Для начала я отсюда вылезу, а потом мы спасём всех, начиная с Тэндзё».

Когда Нанами просыпается, кольцо с Печатью Розы искрится на прикроватной тумбочке, как обетование.

Быть может, ей просто-напросто на роду написано быть героем.

* Примечание автора: «yuufu» переводится как «героиня». Здесь отсылка к реальной сотовой компании «AU» (читается «eiyuu», т.е. «герой»). «jp.ne» — обычный домен для адресов мобильной почты.

Автор: Jougetsu, переводчик: Forion

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Переводы
• Таинственная жёлтая роза и другие чудеса света