Белее снега

Канаэ не спешит пройти сквозь открытые настежь ворота Академии. Склонив голову, она водит кончиком пальца по черным изогнутым прутьям, повторяя цветочный узор, и бросает на жениха застенчивый взгляд из-под ресниц. Жених усмехается ей, с видом заправского бандита оглядывается по сторонам — пусто, ни души, поздний вечер — и лихо подхватывает Канаэ на руки. Алле-оп! Она слабо вскрикивает и хихикает, обняв его за шею, украдкой вдыхая пряный запах его темной кожи. Пряди собственных мягких волос падают ей на глаза. Левая лодочка слетает с ноги тут же за воротами, и жених бережно ставит Канаэ наземь, оправив ей нарядное платье, точно она маленькая девочка — нет, к девочкам не прикасаются так, томно думает Канаэ, когда теплые ладони жениха задерживаются на ее талии, слегка сжимая тело под шнуровкой корсета. Она балансирует на одной ноге, стараясь выглядеть грациозной танцовщицей в этой нелепой позе, а жених подбирает туфлю и, сдув с белой замши невидимые пылинки, осторожно надевает ее на ногу Канаэ.

Все будто в книжке с картинками. Словно в волшебной сказке. Вот только мама сказала бы, что роли здесь перевернуты: она принцесса, заметившая на балу невесть кого... Прежде Канаэ смущалась при мысли о том, что будущий муж так охотно взял фамилию Отори — ей самой хотелось носить его родовое имя, хотелось принадлежать до конца, без остатка. Но теперь, глядя на его склоненную спину, она чувствует тайное удовольствие. Может быть, мама была права в другом: приятно заставить мужчину служить себе. Даже в таких мелочах. Это и называют женской мудростью? Или женской хитростью?

Теперь она будет жить в высокой прекрасной башне…

Луч заходящего солнца пробегает по щеке Канаэ, окрашивая ее алым.

Случайно встречая кого-то из учеников Академии, Канаэ вежливо улыбается и тут же забывает его или ее лицо. Она еще не замужем, но для нее словно начался медовый месяц. Порой в буквальном смысле: помешанная на садоводстве сестра жениха, с которой им приходится жить, решительно не умеет готовить, но не беда — он настоящий кулинар, мастер изысканных десертов. После ужина, разделенного на троих, Канаэ проводит с ним долгие нежные часы на диване в его любимой комнате-планетарии. Жених целует ее пальцы, ее губы, хранящие вкус фруктов и взбитых сливок, а она тает от счастья, лишь недолго — для приличия — сопротивляясь перед тем, как позволить ему новую вольность. Он шепчет что-то о магии и волшебстве, смешно изображает любовные заклинания, называет Канаэ своей дорогой невестой, прекрасной белой розой. Она лишь изредка позволяет себе ответные признания в любви, предоставляя говорить жениху. Ведь им обоим нравится слушать звук его голоса.

Все чаще у Канаэ кружится голова: это от счастья, решает она. Бледность, сменяющаяся румянцем, частые вздохи и слезы, затуманенный взгляд — все это признаки любовной болезни, и никто еще не умирал от нее, когда на его чувства отвечали взаимностью. Если бы только не звуки шагов третьей лишней, не стук ее спиц, если бы не ее наглый бесстрастный взгляд! Канаэ старается подружиться с сестрой жениха, изобразить интерес к ее обожаемым цветам, но все напрасно, и раздражение приходится успокаивать, глядя на яркий блеск искусственных звезд.

Как-то раз она просто отказывается выходить к ужину. Будущая золовка ест в одиночестве — если вообще ест, думает Канаэ, а не отправляется пить кровь из своих (немногочисленных) школьных друзей. Жених вновь уводит Канаэ к планетарию и там кормит ее, как ребенка, весело напевая «а-а-а» - она послушно приоткрывает рот, чтобы обхватить губами вишню или кусочек клубники. Ей по душе эта игра.

Месяц проходит, и Канаэ в ужасе понимает, что любовная болезнь, судя по всему, зашла слишком далеко. Она тайком отправляется к врачу, но тот заверяет ее, что вольности обошлись без последствий. Дело в чем-то другом, и это поправимо, объясняет врач, выписывая ей лекарство — белые таблетки с неприятным запахом. Расстроенная Канаэ возвращается домой. При виде жениха она не выдерживает и, прижавшись к нему, рассказывает все о своих тревогах. Он ласково поправляет заколку-цветок в ее волосах — свой недавний подарок — и обещает строго следить за тем, чтобы его хрупкая невеста не забывала принимать свои пилюли, микстуры, порошки, жирных голодных пиявок… В притворном возмущении Канаэ ударяет его кулачком по плечу, он ловит ее в объятия, и внешний мир вновь исчезает, оставив их в покое. Таблетки ничуть не помогают, и когда пачка заканчивается, Канаэ не покупает новую. Забыв что-то важное, споткнувшись на ровном месте или выпав из реальности на пару мгновений, она не думает об этом. Жених протягивает ей ломтик яблока, и она кусает сочную мякоть, а после притрагивается губами к сильной смуглой руке.

Однажды, проснувшись ночью от неясного страха, Канаэ видит, что сестра жениха сидит рядом, ее очки блестят, ее сияющие спицы мелькают в полумраке. Клик. Клик-клик. Красная нить опутывает разметавшиеся по подушке волосы Канаэ, связывает каждую мелкую прядь, пересекает горло и рот. Не слышно ни шороха, ни биения сердца. Клик. Клик-клик. Сестра жениха замечает, что глаза Канаэ открыты, и наклоняется к ней, не прерывая работы. Ее дыхание пахнет солью и пылью. Ее ладонь колет, точно натертая листьями, и прикосновение завершает кошмар, позволяя забыть, спать без снов.

Утром Канаэ понимает, что не может подняться с кровати. В ушах шумит, перед глазами пляшут багровые пятна, руки и ноги едва слушаются, и Канаэ пугается до полусмерти. Через некоторое время ей удается встать. Она проходит два-три шага по комнате, делает еще шаг и падает на колени, всхлипывая и тяжело дыша.

На испуганный плач является сестра жениха, чтобы молча подхватить Канаэ под руку, отвести к постели и уложить, механическим жестом поправив подушки. На ее шее лиловый синяк, в зеркале ее очков не отражается ничего. У Канаэ еще хватает сил натянуть одеяло до подбородка — она не хочет показываться этой девочке в ночной рубашке, отчего, ведь они обе… они обе что? Кто? Канаэ судорожно вздрагивает и проваливается в черный омут, изредка вскидываясь, пытаясь зачерпнуть воздух широко открытым ртом. Если бы я поднялась на крышу (думает она), если бы я посмотрела во двор (думает она), то могла бы увидеть, что сюда спешат мои братья (думает она, комкая пальцами простыню). Но братьев у меня нет, есть мама, и она не придет, она не захочет мешать нашему счастью… Кажется, в какой-то момент мама все же появляется в комнате, ее острые ногти царапают лоб Канаэ, а затем все снова темнеет, и только под веками изредка вспыхивают пурпурные круги.

Слабая и разбитая, Канаэ приходит в себя только ночью. Света нет. Жених сидит рядом, рассеянно поглаживая ее плечи и грудь. Канаэ не спрашивает, в чем дело, и не просит вызвать врача: она вновь смыкает веки и погружается в себя. Жених что-то произносит, но его слова звучат для нее таинственной абракадаброй, его голос кажется помехами на радиоволне. Она не пытается понять. Она вспоминает, каково это – быть целой, жить, существовать. Теперь каждое утро начинается для нее с попыток вспомнить.

Каждое утро становится все тяжелее. Через несколько дней Канаэ уже не встает с постели. Жених кормит ее только засахаренными цветами, вкладывая ей в рот лепесток за лепестком, и она не просит ни о чем больше — она забыла, как нужно просить. Как можно разговаривать. Ее ресницы теперь густы, будто крылья ночной бабочки, и ей трудно открывать глаза. Шторы в ее комнате всегда задернуты, и порой Канаэ через силу задерживает взгляд на испещренном призрачными бликами потолке. Она искала бы на нем знакомые созвездия, если бы все еще знала их имена.

Моя невеста, слышится ей в полусне. Моя невеста-роза.

День, когда сестра жениха покидает Академию, меняет все.

Задолго до рассвета она приходит в комнату Канаэ, садится к ней на постель и говорит: меня зовут Анфи, повтори, его зовут Акио, повтори. Канаэ молчит. Сестра жениха встает и раздвигает шторы, и мир — кусочек мира — наполняет звездный свет. У нас есть имена, Анфи, Акио, повтори. Канаэ едва шевелит губами. Это легко, говорит сестра жениха, склоняясь над ней и перебирая ее волосы, каждую спутанную прядь, будет легко. Прядь за прядью остается на подушке — Канаэ удается поднять руку и прикоснуться к гладкой коже на виске, на затылке. Пускай. Анфи. Ан-фи. Повтори. Она пытается что-то произнести, но слышит лишь сдавленный хрип. Сестра жениха целует Канаэ, и ее дыхание пахнет водой и ветром. Анфи, говорит Канаэ, Анфи, Анфи, повторяет она для верности. Анфи улыбается: встань и иди, отвечает она. И прости.

После некоторых усилий Канаэ поднимается и подходит, шатаясь, к окну, чтобы искупаться в сиянии. Она долго стоит с запрокинутой головой, глядя на белую звездную птицу, распростершую по небу огромные крылья. Когда она оборачивается, Анфи уже нет рядом. Остается память, память и сила, от которой стены дрожат, иногда делаясь прозрачными на вдох-другой.

Покинув комнату, Канаэ бродит по Академии, пытливо заглядывая в лица учеников. Ей жаль, что она не знает их имен: с каждым можно было бы заговорить, каждому — пообещать скорый побег. Впрочем, они не видят ее, и едва ли услышали бы, но это нестрашно. Они бегут сами, и день за днем, месяц за месяцем их становится все меньше. Не желая вновь утратить речь, Канаэ шепчется с цветами в оранжерее, гладит их лепестки, рассказывая о переменах, будущих и происходящих в этот же миг. Листья сохнут, чернеют и осыпаются, пряча землю под влажной густой вуалью. Трещины бегут по мраморным колоннам, краска облезает со стен, патина покрывает колокола, а черные голые стебли роз разрастаются толще, разрастаются гуще, и Канаэ ликует. Ей не нужно ни еды, ни питья, ни сна. Она скользит по оранжерее, едва касаясь земли босыми стопами – подол ночной рубашки цепляется о шипы и рвется в клочья. Ее голос звенит, выводя свою собственную песню. Стекла осыпаются ливнем блестящих осколков.

Отори, думает она. Птица-феникс. Птичья королева. Я в своем праве, а он нет.

Акио не приближается к ней. Он заперт — запер себя — в высокой башне, в комнате с планетарием.

Вечером того дня, когда в Академии не остается учеников, Канаэ сворачивается клубком на своей старой постели. Ей чудится, словно небо становится ближе и словно в классы и коридоры, на мосты и шпили падают мягкие белые хлопья, а в каждой снежинке искрится прохладный свет. Очнувшись перед восходом солнца, она видит алые пятна на рубашке и простынях.

Канаэ легко спрыгивает с кровати.

Смеется.

И проходит сквозь стену.

Atanvarnie

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Atanvarnie
• Белее снега