Филомела

Шорох птичьих крыльев, трепет, тихие удары о стекло.

Анфи поднимает голову и смотрит на прозрачную стену оранжереи. Ее взгляд проходит через двойное стекло: очки и стена. Птица снаружи вновь ударяет клювом о преграду, отлетает, возвращается, ударяет. Тю-Тю возбужденно скачет по влажной земле среди цветов. Он тянет лапки к птице, подпрыгивает и врезается лбом в стеклянную стену, недовольно пищит. Анфи рассеянно поглаживает его по больному месту. Лейка в ее руке качается, роняя хрустальные капли. Скоро вдали можно будет услышать звон колоколов.

Анфи наклоняется, чтобы прижать к стене кончик указательного пальца — в том месте, которого коснулись крылья и клюв. Птица беззвучно вспархивает и набирает высоту, исчезает в небе рядом с высокой башней. Убрав руку со стекла, Анфи провожает взглядом ее полет. Мелкие облака катятся по небу растрепанными клубками нитей. Этим вечером солнечно, но порывы ветра холодны и остры, как иголки — к счастью, оранжерея надежно укрывает от них. Глядя на башню, Анфи почти видит, как брат стоит у окна, как бокал, полный алой жидкости, покачивается в его ладони. Капля-другая может упасть на ковер, всегда такой мягкий под ее спиной. Вечер субботы всё ближе, и Анфи задумывается об ужине для брата. Хорошо бы приготовить птичьи язычки. Замочить, отварить, дать остыть, снять кожицу. Выложить полоски мяса на большое блюдо, позволить истечь коричневым соком, сложить из них слово, посыпать колотым льдом.

Громкий стук.

Анфи опускает взгляд и щурится, ослепленная солнечным лучом. Тю-Тю пытается вытащить из земли червей — одного, затем другого. Утэна, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, маячит по ту сторону стекла.

— Прости, — выдыхает она, влетая в оранжерею. — Химэмия… Меня вызвали на дуэль. Снова.

Дверь остается полуоткрытой, и холодный ветер пронзает розы. Листья на жестких стеблях шелестят, словно лапки множества насекомых, издыхающих на булавках. Анфи ставит лейку на землю, отворачивается и проводит пальцами по лепесткам самых крупных и ярких роз. Белая — невинность. Розовая — наивность. Обе растут из темной земли.

— И почему они не оставят тебя в покое? — Взгляд Утэны, слегка тревожный, чуть сердитый, скользит по лопаткам Анфи. Всё, что Утэна делает для нее, кажется дружеским прикосновением; не всегда уместным, но дружеским. — Ты не их невеста. Не их игрушка. Идем?

Она не говорит, кто будет ее противником в сегодняшней дуэли. Наверное, ей понемногу становится всё равно. Или наоборот — она принимает всё чересчур близко к сердцу и уже начала уставать от того, что это другие выбирают ее.

— Какую розу вы предпочли бы? — безмятежно спрашивает Невеста. — Белую или розовую?

— Мне всё равно. — Сейчас Утэна запускает руку в волосы и неловко улыбается, это легко почувствовать, даже не глядя. Анфи на слух ощущает ее движения, само ее тело. — Это так важно? Скажи, какую бы выбрала ты?

«Белую». Неправильный ответ. «Розовую». Неправильный ответ. Правильный ответ: «Невеста-Роза хочет того, чего желает победитель дуэлей, ее обрученный». Однако Утэне нужно другое. Свобода воли. Свобода говорить, но не молчать, скрывая ненужную правду об отсутствии выбора. Вот только молчание — единственный язык тех, кого не желают, не могут понять.

Анфи без труда представляет, как откусывает собственный язык. Как кровь течет ей в горло и капает с губ на подбородок, как по воротнику ее блузки бегут темные струйки, окрашивая ткань неровным узором. Железный, солоноватый вкус сырого мяса во рту. Тяжелый влажный вес сырого мяса в руке. Впрочем, это может занять какое-то время: у нее острые зубы, но едва ли одного укуса будет достаточно. Один, два, три, сколько? Стоит ли вообще пережевывать мясо перед готовкой? Разве хорошая хозяйка так поступает? К тому же трудно будет зашить неровную рану перед зеркалом: игла движется с усилием, руки дрожат, яркие нитки медленно сменяют цвета на багровый и бурый. Цветочки и птички, нарисованные швами на обнаженной изорванной мышце, смешно перекашиваются, бугрятся и портят общий вид. Да, всё же для такого проекта, способного украсить дом, было бы удобнее отрубить или отрезать язык одним ударом. У Анфи немало кухонных инструментов, но чаще всего она выбирает острый нож для колки льда. Сгодился бы он и теперь. Холодный твердый вкус заточенной стали. Чистая работа.

Ее язык, залитый винным соусом, порезанный на куски, нанизанный на шпажки вместе с яблочными дольками и кубиками льда… Рассуждая об инструментах и способах, Анфи забыла самое важное. Брат не одобрил бы такое угощение. Ради брата ей стоило бы лишиться голоса, но не языка. Пальцы не всегда могут сравниться с ним в быстроте и ловкости, в способности доставить удовольствие.

Ее язык на его члене, белые капли на мягком ковре.

— Химэмия? — Ветер подхватывает удивленный голос, и головки цветов клонятся на стеблях. — Скажи что-нибудь?

Еще один порыв, и на землю падает розовый лепесток, пожелтевший, сморщившийся по краям. Оставив возню с червями, Тю-Тю хватает лепесток и засовывает его в рот.

Каков на вкус язык Утэны? Всё ее тело: пот и слюна, слезы и смазка? Ее кровь? Если бы Анфи узнала это, может быть, она сказала бы Утэне правду, не прибегая к дару речи.

Может быть, она сама узнала бы правду.

Пальцы Анфи замирают. Она срывает розу — белую — и оборачивается.

— Я выбрала, — говорит она.

Atanvarnie

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Atanvarnie
• Филомела