Сказка о…

А Марленикен-сестрица
Мои косточки собрала,
В шелковый платок связала
Да под деревом сложила.
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!

(Из немецкого фольклора)

І. О жернове и о неизбежности воздаяния

Бух! Бах! Бам!

Ночь — пополам!

Мечутся тени на желтой стене.

Вы слышали, слышали? Сломался, разбился!

Девочка горько рыдает, качая в объятьях игрушку.

Как же это случилось, как?

Паяц-любимчик крутился, кренился, кланялся — взял и свалился прямо за край потускневшей ширмы, камнем вниз с нарисованной башни.

Слезы девочки падают в пыль.

Как же ей починить его, как?

Вороны каркают над головой.

«Сделай иглу из своих костей, нитки спряди из собственных жил».

Страшные, злые птицы!

Алая краска, серая краска, тина и ряска, яркие пятна, брызги и лужи — не влить обратно.

Бедный чумазый паяц, весь изломанный, рваный.

Как же ей отмыть его, как?

«Сбрось с себя кожу и вытри его, высуши и согрей волосами».

Кыш, проклятые! Слышали, слышали? Кыш!

Вороны крыльями машут сердито, вскрикивают и улетают прочь.

Карр-карр!

Что это? Девочка, ты не плачешь? Черное сердце, пустое сердце.

Нет, посмотрите: она боится.

Девочка двигается на нитках.

Видели, видели?

Куклу хоронят!

Видели?

Кукла хоронит куклу!

Ну и потеха!

Тени.

ІІ. О птице и о душе жертвы

Этой ночью они снова вместе.

Комната залита ярким электрическим светом. Анфи сидит на краешке заправленной постели, опустив руки вдоль тела и смиренно глядя куда-то вдаль. Ее блузка застегнута до самого горла, юбка прикрывает колени, а гольфы подтянуты так высоко, что вот-вот сползут неопрятной гармошкой.

Утэна расположилась на письменном столе (лишь бы подальше!), кое-как скрестила длинные ноги, и теперь смеряет гостью полным подозрения взглядом. К животу она прижимает подушку, обхватив ее крепче крепкого: будто Анфи — соломенное чудище, от которого заслонит пуховый щит.

Анфи смешно. Еще ей решительно безразлично, прикрыта она сшитой тканью или же нет. Вид и взгляд — не единственное, что может говорить лучше слов. Есть еще запах, сладкий и душноватый, извечный аромат розового куста, что исходит от ее кожи и распущенных непослушных волос. Любая одежда, которую она выбирает, непременно и немедленно пропитывается им.

Утэна чихает.

— Вы простудились? — сочувственно спрашивает Анфи.

— Нет, — Утэна забавно морщится. — В носу щекотно.

Анфи серьезно кивает. За окном слышится пение целого взвода цикад. Утэна чихает снова, закрыв лицо плененной подушкой.

— Кто-то о вас вспоминает? — предполагает Анфи, вся — воплощенная забота.

— Надеюсь, хорошо, а то я уже подумала, что меня здесь съесть готовы. Все подряд. Ладно, — Утэна почесывает переносицу, стараясь не смотреть Анфи в глаза. — Ты же не уйдешь, правда? И мне все равно не спится. Давай тогда поболтаем.

— Неужели вы забыли, что я думаю о словах?

— Так не обязательно говорить о себе. Можно просто рассказывать истории, чтобы не было скучно. Старые или новые. Тебе какие больше нравятся?

Анфи задумчиво хмурится и принимается накручивать на палец длинную прядь, упавшую с ее плеча. Один виток, другой, третий…

— Это очень сложный вопрос? — удивленно спрашивает Утэна.

Анфи пожимает плечами.

— Я не знаю, что вы называете новыми историями. Мне кажется, таких не бывает. Все они стары, многие — древнее мира. Люди думают, что рассказывают нечто новое, когда говорят о себе самих, но ведь люди не меняются. Никогда. А значит, истории остаются прежними.

— Я говорила про разное там средневековье и про то, что теперь происходит…

Утэна жалобно смотрит в стену. Анфи ласково улыбается.

— Мне нравятся старые истории.

— Ну и здорово, — в голосе Утэны звучит облегчение. — Спорю на что хочешь, ты знаешь много интересного. Давай так: сначала ты расскажешь что-нибудь, а потом я, чтобы все было по-честному. Договорились?

Анфи послушно кивает и располагается поудобнее, выставляя на обозрение загорелые коленки. Гольфы все же соскальзывают. Утэна заметно смущается, сама толком не понимая, отчего бы.

— В одной далекой стране, — голос Анфи приобретает сонные нотки, — жила-была прекрасная девушка, которая собиралась выйти замуж за достойного юношу. Да, молодые люди в самом деле пылко любили друг друга. Каждую ночь они встречались, чтобы пошептаться о своих чувствах, и дело вскоре должно было кончиться свадьбой, но — вот беда! — брат девушки нуждался в ней сильнее, чем в хлебе, воде и солнечном свете.

Глаза Анфи влажно мерцают. Она потягивается, поднимая тонкие руки и открывая родинку у самого плеча.

— Ох, уже так поздно, — ее ладони чинно ложатся на одеяло, пальцы слегка согнуты, будто поглаживают ткань. — О чем шла речь?

— О свадьбе, — неуверенно замечает Утэна.

— Да, верно. Итак, брат девушки очень страдал и, не в силах смирить свои чувства, как-то в полнолуние подстерег юношу и зарезал его прямо под сестриным окном. В ужасе от содеянного, он выронил свой кинжал и ушел, чтобы смыть кровь с рук и одежды, а девушка тем временем выбежала из дома и увидела труп возлюбленного. Должно быть, от такого зрелища она слегка повредилась в рассудке. Впрочем, кто скажет наверняка? Услышав чьи-то шаги и поняв, что преступник возвращается, девушка хотела унести тело к себе. Но ей не хватило сил, поэтому она подобрала лежавшее на земле орудие убийства и отсекла мертвецу голову.

Утэна передергивает плечами. Всем своим видом она выражает искреннее отвращение.

— По-моему, я не предлагала устраивать ночь ужасов.

— Но вы и не запрещали рассказывать о таком, правда? — Анфи виновато моргает.

— Я ничего не могу тебе запретить! Рассказывай что душе угодно. Если меня стошнит, я сама приберусь.

— Тогда я закончу, — Анфи кладет ногу на ногу, и Утэна с легким ужасом замечает, что под юбкой на ней нет белья. — Итак, девушка забрала то, что успела, и убежала в дом, а ее брат тем временем вернулся и спрятал где-то останки. Не знаю, удивился ли он, когда увидел, что ненавистный юноша успел лишиться чего-то важного? Об этом история умалчивает. Той же ночью девушка закопала голову в большом цветочном горшке, который стоял у нее в комнате, и с тех пор не выходила за дверь — только плакала, спрятав лицо в листьях, лепестках и шипастых стеблях, так, что щеки ее покрывались глубокими царапинами. Она не ела, не пила и не спала, она чахла на глазах и через несколько дней скончалась. Тогда ее брат понял, что совершил двойное убийство, и признался во всем. Землю в горшке раскопали — как всех ужаснула находка, должно быть! — и девушку похоронили с головой ее возлюбленного на груди, а брата казнили бы, если б он прежде не умер на могиле этих двоих, терзаемый муками совести.

— Бред какой-то, — мрачно говорит Утэна.

— Неужели? Вам не нравятся истории о любви? — Анфи сокрушенно вздыхает и прикасается к губам, проводит по ним кончиками ногтей, точно надеясь запечатать.

— Да ну. Где здесь любовь? Если ты кого-то любишь, то совсем не обязательно его ранить. Или отпиливать ему что-нибудь.

Анфи задумчиво изучает собственные пальцы, легонько оглаживает каждый по очереди, словно пытаясь решить, какой из них ей дороже.

— Мне всегда представлялось, что главное здесь — переживания брата, а не девушки и уж тем более не ее жениха... Впрочем, это всего лишь сказка. Хотите немного правды? В древности куртизанки отсекали себе мизинцы и посылали их любовникам в доказательство искренности чувств, — она поднимает взгляд на Утэну и нежно усмехается. — Я бы сделала это для вас.

На лице Утэны отражается сложнейшая гамма эмоций.

— Не надо, — коротко просит она.

— Как скажете, — Анфи зевает, осторожно прикрыв рот, и расправляет складку на юбке.

— Мне все равно, что было сто лет назад. Не понимаю, зачем убивать человека или делить его на куски ради какой-то там выдуманной влюбленности.

— Думаете, в другом можно любить только душу?

— Наверное. Надеюсь, — Утэна комкает подушку.

— Если любить всем сердцем, тебя навестят во сне, — напевно произносит Анфи. — Если любить всем телом, к тебе придут наяву.

— Что это? — Утэна изумленно приподнимает брови.

— Заклинание.

— А?

— Неважно, — Анфи застенчиво потирает лоб. — И потом, знали бы вы, как непросто отрезать голову. Для этого нужно работать с чувством. Жилы и позвонки очень трудно перепилить, а уж если достался тупой нож!..

— Ты этим занималась? — недоверчиво спрашивает Утэна.

— Вы никогда не готовили?

— Не людей, — фыркает Утэна и тут же спохватывается. — Я не это имела в виду!

— И я. Я думала об игрушках.

Утэна безнадежно вздыхает.

— Ты меня совсем запутала.

— Извините. Вы не любили кукол, когда были маленькой?

— Не знаю, к чему это все, но нет, — Утэна решительно мотает головой.

— Я так и знала. Иначе бы мы с вами поладили гораздо быстрее.

Утэна бессильно пинает ножку стола.

— Что с тобой делать, раз мы даже поговорить не можем нормально? Ну да теперь моя очередь рассказывать. Старые истории так старые.

Она неловко поворачивается, роняет подушку на пол и, решив не утруждаться, просто обхватывает себя руками. Жест начинающей мученицы. Анфи равнодушно смотрит на белое горло Утэны, мелькающее в вырезе ее мужской рубашки.

— Давным-давно, — очень быстро начинает Утэна, — в одном королевстве появился страшный дракон. Он убивал людей, сжигал поля и вообще творил много зла. А больше всего ему нравилось пожирать молоденьких девушек. Особенно принцесс. Так что дракон в конце концов потребовал у короля, чтобы тот отдал ему на съедение свою дочь, а взамен пообещал убраться куда подальше.

Анфи неторопливо снимает измятые гольфы, разглаживает их и вешает на спинку кровати. Ее взгляд выражает чистосердечное увлечение рассказом.

— Король, конечно, очень переживал, у него ведь была одна-единственная дочка, но ему надо было заботиться о подданных. Принцесса это понимала и сама вызвалась прийти к драконьей пещере. Все придворные плакали, когда провожали ее, такой она была доброй и красивой. Только делать было нечего. Когда принцесса оказалась у пещеры, она тихонько опустилась на камень у входа, заплакала и приготовилась к смерти.

Утэна ерзает на месте — должно быть, деревянная столешница все же не очень удобна.

— Вы не хотели бы сесть рядом со мной? — спрашивает Анфи.

— Мне и здесь нормально. Ну вот. На самом деле принцессе страшно повезло, потому что рядом проезжал странствующий принц. Он утешил бедняжку, осушил ее слезы и вызвал дракона на бой!

Анфи слегка оттягивает воротник и обмахивается ладонью, словно ей стало очень жарко.

— Дракон дышал огнем, щелкал зубами и бил железными крыльями, но принц изловчился и вонзил копье прямиком в его черное злобное сердце. Принцесса была спасена.

— Все закончилось хорошо? — негромко интересуется Анфи.

— Хотелось бы, но… — Утэна качает головой. — Я рассказываю так, как запомнила. Понимаешь, дракон успел задеть противника своим ядовитым когтем. И принц умер на руках у принцессы, пожелав ей быть счастливой и править справедливо и благородно. Так что конец немного печальный, наверное? Правда, вот еще что! Принцесса успела полюбить своего спасителя, а потому велела разобрать драконью пещеру по камешку и построить на ее месте храм, где принцу воздавали бы честь, как богу-покровителю этого королевства…

Внезапно Анфи бледнеет. Она резко хватает ртом воздух и не то падает, не то сползает на кровать, держась обеими руками за грудь. Ее ноги безжизненно раскидываются в стороны, будто конечности у тряпичного зверька.

— Что с тобой? — Утэна спрыгивает со стола и бросается к ней, едва не поскользнувшись на многострадальной подушке.

— Сердце, — еле слышно выдыхает Анфи и закрывает глаза. — Простите.

Утэна очень бережно устраивает ее на постели и оглядывается, пытаясь решить, что делать теперь и куда бежать. Пальцы Анфи слабо ложатся на ее талию. Утэна вздрагивает.

— Все будет в порядке. Только возьмите меня за руки, — слабо шепчет Анфи. — Посидите так. Прошу вас. Я скоро встану.

— Какое там, тебе бы врача… Лекарство…

— Нет, — устало противится Анфи. — Я знаю, что делать в таких случаях. Пожалуйста.

Утэна сама не понимает, зачем она подчиняется гостье, садится рядом и осторожно сжимает ее ладони в своих. Они очень мягкие и теплые, да нет, какое там — горячие. Волна жара пробегает по руке Утэны, и она чувствует, как ни с того ни с сего вспыхивают ее щеки.

Несколько минут проходят в совершенном молчании — только насекомые снаружи сливаются в согласном хоре. Утэна вздрагивает, когда Анфи высвобождает пальцы и принимается расстегивать пуговицы на собственной блузке, начиная с самой нижней. Одна, вторая, третья — так до конца. Блузка расходится надвое, обнажая живот и ложбинку между грудями. Анфи делает глубокий вдох.

— Ой, тебе же нечем дышать, надо было мне… — Утэна искренне расстраивается. — Погоди, сейчас открою окно пошире.

— Все хорошо, — настойчиво возражает Анфи. — Останьтесь, пожалуйста. Я хотела еще кое-что вам рассказать.

— Тебе опять станет плохо. Может быть, лучше помолчим?

— Если прикажете.

— Я не приказываю, — Утэна вздыхает.

— Не беспокойтесь, мне уже гораздо лучше. Видите ли, я знаю еще одну историю о вашей принцессе. О той, которую спасли от дракона.

Голос Анфи похож на слабый плеск воды, и Утэне приходится наклониться к ней, чтобы разобрать хоть что-нибудь. Она едва не касается губами нежной смуглой щеки, пахнущей свежесрезанными цветами и чем-то еще — должно быть, самой девичьей кожей.

— Я слышала, что скромность этой принцессы могла соперничать только с ее безграничным милосердием. Она своими руками раздавала милостыню и еду бедным крестьянам, но ни за что на свете не желала, чтобы об этом узнали при дворе. Ее пугала громкая слава. Но то, чего мы боимся, всегда настигает нас. Печально, не правда ли? Когда она, по своему обыкновению, переоделась в скромное платье и отправилась в деревню, закутав в передник еще теплый хлеб, у ворот замка ей повстречался ее отец-король. Удивительно, но он не спросил, зачем дочь выбрала этот нищенский наряд. Он только велел показать, что она несет в подоле.

Анфи слегка поворачивается, чтобы Утэне было проще расслышать шепот. Ее блузка сползает на сторону, открывая темный сосок. Утэна отводит глаза и встречается с насмешливым взглядом Анфи.

— Дрожащим голосом принцесса ответила, что собирала цветы на лугу и охотно поделится ими с любимым отцом, если такова будет его воля. Она взмолилась всем сердцем, призвав дух покойного принца, — уголки губ Анфи искривляются в странной улыбке. — И хлеб превратился в розы!

В ушах Утэны раздается тихий назойливый звон.

— Король так никогда и не узнал о чрезмерных добродетелях собственной дочери, — напевно завершает Анфи. — Вам понравилась эта история? Видите, никто не умер.

Утэна молча кивает и хочет отстраниться, но Анфи вновь завладевает ее рукой. Помедлив мгновение, она слегка раздвигает ноги и кладет ладонь Утэны себе между бедер — так, чтобы кончики пальцев коснулись влажной бархатистой плоти.

— Роза, — говорит Анфи и медленно облизывает губы.

Утэна отдергивает пальцы, будто обжегшись, и поспешно выпрямляется.

— Зачем ты… — начинает она, прерывается, встряхивает головой, точно пытаясь очнуться от липкого кошмара. — Для чего? Зря я это затеяла. Все твои сказки злые.

Анфи опускает ресницы.

— Не хуже того, что случается с нами в действительности, — бесстрастно замечает она, оправляя юбку. — Или во сне.

III. О похлебке и о приготовлении человечины

Ночь темна.

Она полна шороха, шелеста и шепотков.

Иные верят, что после заката брошенные марионетки прокрадываются к ширме, чтобы разыгрывать единственную известную им пьесу, снова и снова.

— Какая ты… — бормочет брат и шумно сглатывает. — Всякий раз удивляюсь…

Девушка лежит неподвижно, закрыв глаза и стараясь дышать как можно тише, когда ладони брата скользят по ее ногам, уверенно и настойчиво разводят их в стороны.

Запах краски набивается в ноздри, точно грязноватая пена.

Девушке душно и очень больно. Но чего стоит жертва, не требующая страданий?

Нельзя быть себялюбивой. Брат ей дороже всех на свете, разве не так?

Чувства нужно доказывать, снова и снова.

Как добр ее принц, ведь он берет свое не наяву.

Как хорошо, что она умеет притворяться спящей.

— Это ты виновата, — обиженно выдыхает брат и снова двигается во мраке.

«Да, это правда. Моя вина. Я созрела. Я живу такой, какая есть».

Девушку растягивают, разрывают, царапая и раня беззащитный живот.

Девушка любит играть в «давай представим, что».

Если бы она была розой, то цвела бы в покое.

Если бы она была куклой, то не узнала бы боли.

Если бы она была принцессой, ее спасли бы от...

От чего?

Брат стонет и утыкается лбом в ее плечо.

Роза увянет, розу срежут, розу источит червь.

Куклу сломают, куклу разденут, куклу выбросят вон.

Принцесса? Драконья пасть, драконов огонь, пещера дракона.

Она — всего лишь она сама, здесь и сейчас, тело, отборное мясо.

«Кушать подано. Вволю и досыта, братец».

Не вареное, не жареное, не печеное, не вяленое — сырое.

«Едал ли ты хоть раз что-нибудь повкуснее?»

Ничто не длится вечно, как это славно.

Брат ласково вытирает ее кожу, липкую от пота и семени.

— Спокойной ночи, — говорит он вполголоса. — Я прощаю тебя.

Длинные пальцы брата, пальцы чувствительного артиста гладят ее волосы.

— Баюшки-баю. Мы с тобой будем жить долго и счастливо.

Он склоняется над сестрой, чтобы почти невесомо коснуться губами ее лба.

— Долго и счастливо, пока не умрем.

Atanvarnie

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Atanvarnie
• Сказка о…