Сад, полный тьмы

---

* * *

Они были растворены друг в друге. Проникли, переплелись — Дзюри и ее Академия. Если у тебя нет прошлого, то нет и будущего; да и настоящего толком нет — что это за настоящее, если видишь его лишь сквозь щелку в гробу?

Дзюри существовала в Академии Отори уже много лет. Лежа на кровати, перед сном, Арисугава вспоминала, как впервые вошла на тот чудовищный балкон. Тот самый день, когда она стала одной из Студенческого совета, выдался солнечным. Хотя, конечно, над Академией небо почти всегда ясное — белые штрихи по лазурной синеве, яркие, будто декорация, будто иллюстрация в детской книжке. Какое уж там детство, когда у тебя в руках меч, которым ты хочешь разбить скорлупу мира? О каких тут детских сказках может идти речь, когда тебе пишет письма некто, кто называет себя Краем Света? Все очень серьезно. Это Тога может изображать из себя рыцаря; это Сайондзи может играть в самурая; это Мики может считать, что его потерянное сияющее нечто — величайшая ценность в мире. Подумаешь, Святой Грааль.

Дзюри оставила в прошлом людей. Живых, обычных — насколько можно быть живыми и обычными в Академии Отори. Загнуть пальцы: Сиори, Рука — и еще, пожалуй, Утэна.

Девочка, что сломала реальность вокруг себя, смяла ее ловкими тонкими пальцами — и, изорвав в клочья, вырвалась на свободу; меч — тот, что Арисугава отдала ей перед дуэлью с Тогой; и иллюзии, сотни иллюзий, нет им числа.

Дзюри не могла уснуть. Набросив пальто поверх пеньюара, Арисугава вышла из своего общежития и пошла мимо фонтана, по узкой аллее — вдаль, просто в тишину, в темноту.

Академия ночью могла испугать. Без шумных студентов она напоминала то, что и должна напоминать — кладбище. Зелень везде и всюду, ажурные ограды, пронзительная тишина мягко обнимали Дзюри. Академия будто шептала ей сотней голосов тех, кто погиб, исчез, изменился здесь: «Ты моя, Дзюри. Ты моя».

— Я твоя, — покорно ответила Дзюри, аккуратно присев на край лавочки.

Ночной ветер теребил рыжие кольца волос Арисугавы, ласкал изящное, женственное тело – тело юной фехтовальщицы, тело, которое никому не принадлежит и, пожалуй, по большому счету и не существует, потому что не стареет и не меняется.

«Мы замерли здесь, мы мертвы здесь; я каждый день иду, дышу, говорю и мыслю, но все, что я чувствую — это сукно гроба, которое холодит мою кожу».

Это сказал Мики вчера. Или несколько дней назад — с тех пор, как Утэна ушла, время стало течь немного по-другому, путанно, будто утекая сквозь пальцы.

— Я хочу уйти, Отори, — шепнула Арисугава в ночное небо, которое кричало на нее сверху разинутой черной пастью.

«Но тогда ты перестанешь быть моей», — возразила Академия.

— Я могу унести тебя с собой, — пояснила Дзюри, протягивая руки вверх, в темноту, и смиренно ощутила, как Отори касается ее, трогает, осматривает, обжигает и леденит — вздыхает, как Химэмия, усмехается, как Акио; замирает, как Диос.

«Могу, но не стану, потому что я ненавижу тебя».

«Посмотрим, Арисугава Дзюри».

* * *

— Я теперь в клубе фехтовальщиков, Дзюри-сэмпай, — сказала Сиори.

— И? Уже прошло четыре тренировки. Ты думаешь, я не заметила этого?

Дзюри скрестила руки на груди и искоса посмотрела на начинающую фехтовальщицу.

Та краснела и бледнела, крутила в руках свою шпагу. Это выглядело так неестественно, так картинно... Небо за окном стало пронзительно-оранжевым, пока они вот так стояли в раздевалке и обменивались пространными фразами. Приторный голос Сиори будто забивался Арисугаве в легкие, мешал дышать. Странно, а ведь когда-то она обожала его, мечтала услышать хоть еще один раз в стенах Академии после того, как Сиори ушла... Теперь он потерял свою магическую силу.

Арисугава не понимала, что Сиори от нее, собственно, нужно. Просто быть рядом? Дышать одним воздухом, говорить все эти фразы, эти намеки, ради чего, зачем?..

— Прости, Сиори, мне нужно идти.

Дзюри открыла дверь и полуобернулась на пороге.

— Я знаю, ты носишь новый медальон, — прошептала Сиори. Глаза ее в свете заходящего солнца горели золотом, сладким и опасным, как отравленный мед.

— Ношу. Но это — не твое дело.

Золотая, приторная девочка.

«Я еще могла бы полюбить тебя вновь... Любить. Школьница и школьница — вот кто мы были; чисто и невинно, горячо, в тумане и сумерках — но это Отори, моя дорогая Сиори. В каждой трещине этих зданий прячется змея; вглядись в любую тень — и ты увидишь настоящую тьму. Поэтому я не могу больше любить тебя и желать тебя: я встала на путь к свету. Путь, который разрушает иллюзии».

* * *

Сиори прилежно ходила на все занятия. Дзюри это точно знала, так как прогуливалась по Академии, когда не было тренировок.

Стайка одинаковых школьниц, и Сиори среди них — из коридора в коридор, мимо арок, переходов, черно-белых полос света и теней.

Что же за чувство теперь связывало Дзюри с ней?

Горечь и печаль... Так похоже на ностальгию.

Как и всех членов Студенческого совета, Дзюри давно освободили от обычных уроков. По большому счету, ни она, ни Мики, ни Тога и Сайондзи уже не считались учениками. А теперь, после того, как пропала Утэна, а потом и Анфи...

Она видела, как уходила Анфи. Просто собрала свои вещи, вышла за ворота.

А вот Утэна...

Это было страшно. Это было невыносимо — словно сама Дзюри была там, тогда, в башне, на самой вершине.

«И мы поставили цветные розы в вазу, которые через некоторое время раз — и стали белыми».

Никто и бровью не повел.

Все в единый миг поняли, что это значит.

И плакали — потому что каждый боялся будущего. Разве есть для Академии что-то более страшное, чем будущее?

Дзюри оперлась на подоконник и смотрела вниз. Шероховатый прохладный камень нагрелся на солнце. Отори, сейчас такая обычная, даже обыденная, спрятала все свои тайны. Вместе с Акио, который, кажется, затевал свою новую игру.

Арисугава достала из-под кителя медальон. Никакого больше пошлого золота и цветов; этот был из серебра, лаконичный, даже немного грубоватый. Дзюри открыла его.

Утэна так и не дала ей свою фотографию, и снимок пришлось просить у Анфи. На нём Тэндзё выглядела рассеянной, будто фотограф застал ее врасплох — рот приоткрыт, глаза распахнуты, на заднем плане — кусты роз: фото сделали в саду, возможно, сама Анфи. Химэмия никак не прокомментировала фотографию. Просто протянула Дзюри картонный прямоугольник, и Арисугава пробормотала:

— Эта — цветная.

Да, теперь все иначе.

— Почему ты хочешь вставить в медальон фотографию Утэны? — вечером того же дня спросил Мики. Они вместе прогуливались по склону, ветер со стороны моря выдался особенно сильным и норовил выхватить фотокарточку из рук Арисугавы.

— Я должна помнить ее, — ответила Дзюри, — даже если все забудут. Если наши воспоминания — наши гробы, и мы не можем существовать без них, пусть это будут воспоминания о ком-то хорошем. О ком-то достойном. Не так ли, Мики?

— Ты знаешь, что Химэмия хочет уйти? — Каору поежился, отвернувшись, — она все рассказала мне. Рассказала про Акио. Я многого не понял, но...

— Ты не сможешь остановить ее, — Дзюри положила ладонь на плечо Мики. — Отори отпускает ее. Анфи уже не играет по этим правилам, она должна уйти.

— Как ты думаешь, Анфи найдет Утэну?..

Дзюри не ответила на этот вопрос.

Дни летели, и время плавилось, растягивалось, текло. На тренировках появился Мики, и Сиори начала подозрительно много времени проводить с ним. Не было никаких вестей об Анфи или Утэне. Собрания Студенческого совета больше не проводились — Нанами и Тога перестали приходить; Сайондзи пропадал в клубе кэндо. Как-то Дзюри встретила его в парке — тот дремал, уронив зеленоволосую голову на спинку скамейки, бледный, выглядевший нездорово и вымотанно, будто человек, изнуряющий себя тяжелым физическим трудом.

«Наверное, он хочет победить Акио. Наверное, он думает, что можно уйти из Академии именно так…» — рассуждала тем вечером Дзюри, готовясь выйти на свою ночную прогулку.

«Глупец. Нет Невесты-розы. Нет Арены. Нет дуэлей».

Дзюри прислушивалась к ночной прохладе, чувствуя, как Академия обнимает ее. Остывает, гордая и неприступная, в тишине; маски сброшены, непроглядная тьма окружает облаком каждое дерево, каждое строение, каждый камень.

От фонаря к фонарю скользит еле видная тень, и Дзюри следует за ней, все быстрее и быстрее, переходя на бег; тень мерцает, тает...

— Это все, что осталось от нашего Театра Теней, — вдруг доносится до Дзюри. — Проектор сломан, игра закончена...

Арисугава кутается в палантин, вглядываясь во тьму; сердце стучит так громко и быстро, что заглушает этот тихий, высокий голосок девочки-призрака.

— Но у меня есть последний секрет. Для такой смелой воительницы, как ты, — Тень хихикает. — Приходи завтра к шкафчикам в полдень.

И все исчезает.

Никаких таинственных теней больше; только мрак и мрак, и Академия Отори, будто очнувшись, снова укрывает Арисугаву своим холодом.

«Разве не прекрасно — не взрослеть и не стареть? Разве не прекрасно — существовать только сейчас, храня прошлое, оставив будущее? Разве не великолепна ты, Арисугава Дзюри, в своей красоте, стати, смелости и силе?»

Дзюри сжала медальон в ладони.

Даже во тьме ночной Академии Отори тот сиял спокойным, серебристым светом.

* * *

На следующий день тренировка выдалась нервной. Одна из новеньких девочек поранилась, и пришлось звать врача; Сиори неожиданно расплакалась, и Арисугава не могла понять, что с ней. Лишь после тренировки, в раздевалке, Сиори тихо, плавно, будто в танце, подошла к Дзюри и прошептала:

— Мики рассказал мне, что за фотография в твоем медальоне.

Арисугава вздохнула.

— Теперь понятно, с чего ты стала тереться возле него.

— Ты меня не обожжешь своим холодом, Дзюри-сэмпай, — Сиори подняла на Арисугаву свой взгляд. Эти глаза... Чернота на их дне оказалась такой знакомой. Прямо как тогда, когда Сиори вытащила из Дзюри меч и пошла сражаться с Утэной на Арене. Забавно, что она сама этого не помнит. Горько, что все это была лишь игра, игра, игра...

— Я не делаю из фотографии Утэны секрета. — Сиори дернулась, как от удара. — Все не так, как ты думаешь.

* * *

— Внимание! Внимание! Внимание! Самое последнее представление Театра Теней!

Дзюри опирается плечом о шкафчик. Девочки-Тени мелькают на фоне желто-красного узора из роз, и Арисугава готова к их гротесковому, запутанному, странному спектаклю, но все идет не так. Во-первых, Девочки-Тени выглядят иначе — это размытые, будто призраки, силуэты, теперь больше походящие на тени настоящих людей, чем на карикатурных кукол. Во-вторых, их голоса другие — они звучат глухо, откуда-то издали. И в-третьих, тени словно смотрели прямо Дзюри в глаза — и от этого ощущения в теплый, погожий день по спине Арисугавы бегут мурашки.

— Единственный оставшийся герой!

— Почему же она герой?

— Потому, что она точно знает, чего хочет!

— Потому, что она не боится впустить в себя тьму!

Дзюри обхватывает себя руками.

«Они видели. Они знают...»

— Тьма входит в нее каждую ночь. Не видела ничего отвратительнее!

— Зато наш герой знает, что такое тьма. И поэтому стремится к свету!

— И мы расскажем нашему герою, что нужно делать, чтобы победить тьму и закончить эту дурацкую школу.

Тени перестают мельтешить; одна из них замирает, будто поднимая невидимый меч; вторая ложится у ее ног, скорчившись в судороге. Третья простирает руки по обе стороны, и провозглашает:

— Есть волшебный гроб, внутри которого сидит волшебный злодей. Герою может показаться, что гроба не существует на самом деле; да и злодей тоже какой-то нестоящий и полумертвый. Но вот тебе секрет, о могущественный герой: у злодея бьется сердце, у него есть плоть и кровь, он чувствует боль и не может освободиться.

Первая и вторая тени, жертва и воин, сливаются.

— Отважный герой должен пойти и вонзить свой меч в сердце злодея; смешать тьму, что пронизывает все и вся, с настоящей алой кровью.

— Как тебе секрет, наш чудесный герой?

— Как тебе эта история?

— Как тебе конец сказки?..

Тени соединяются в единое темное, размытое пятно; хором вздыхают и...

В ту же секунду исчезают.

Без прощания, без своей присказки: «вы слышали?» Дзюри с силой ударяет кулаком о дверку шкафчика.

— Что вы несете? — кричит она в никуда. — Это... Ведь это...

Конечно, Дзюри думала о том, как бы выгнать Акио из Академии. Ведь для него единственным способом покинуть ее была Революция, которая стала невозможна без Анфи. А теперь ему только и оставалось, что пытаться придумать новые игры, но...

...Смерть? Как?..

На дуэлях срезались розы. Чисто, невинно, благородно; ритуал, который был так по сердцу девушки, что не верит в чудеса.

С тех пор многое изменилось. Та цепь, что связывала Дзюри с Сиори, висела на шее Арисугавы, будто змея, готовая в любой момент придушить своими кольцами, исчезла. Утэна стала победителем дуэлей и, войдя в тот день на Арену, больше с нее не вышла.

«Мы все победили в тот день», — сказал Мики. Как, как он умудрялся оставаться таким же наивным?..

Теперь время ритуалов и сказок закончено. Если меч Арисугавы пронзит сердце Акио — неужели тот умрет? И что будет значить его смерть? Он покинет Академию? Академия разрушится? Что же будет сломано?..

Ведь что-то должно быть сломано.

Дзюри открыла медальон и посмотрела на снимок Утэны. Утэна играла, не зная правил; играла не играя, оставаясь чистой, чтобы с ней ни делала ни Академия, ни Акио, ни Анфи. Для Арисугавы ни осталось ни игр, ни правил.

«Я хочу встретить тебя, Утэна», — подумала она, зажмурившись, не дыша, будто загадывая желание. «Я хочу убедиться, что с тобой все в порядке».

* * *

Дзюри налила себе бокал вина. В глубине комнаты из проигрывателя звучала мягкая, лирическая скрипка; комната сверкала хрусталем, и темнота за окнами казалась почти нестрашной.

Но Отори знала, что сегодня тени рассказали Дзюри большой секрет.

И Отори затаилась.

Арисугава понимала это; она отвернулась от окон, сжала в руке бокал, сделала глоток. Вино оказалось тепловатым и терпким, больше напомнило по вкусу сок, почему-то гранатовый. Дзюри накинула халат и опустилась в кресло. Напряжение и страх, секунды назад охватившие ее разум, медленно ушли, будто прибой. Арисугава закрыла глаза, и в ту же секунду провалилась в мягкую дремоту...

...И резко проснулась, как от удара.

Окно за спиной оказалось распахнуто; занавеси шевелил ночной ветер.

Отори ждала.

Дзюри глубоко вздохнула, коснулась цепочки медальона.

Направилась из гостиной в прихожую, вышла на крыльцо.

«Эта ночь темнее, чем обычно, — тихо запела Отори. — Дзюри, ты только моя».

Арисугава помотала головой, стараясь отогнать наваждение. Но голос Отори, обычно тихий, путавшийся с мыслями Арисугавы, напоминавший полузабытую песню, в этот раз звучал отчетливо.

— Я могу говорить громче, моя дорогая Дзюри, — вдруг донеслось из транслятора на углу. Арисугава вздрогнула, шагнула назад — но дверь с грохотом захлопнулась у нее за спиной.

Голос Отори оказался ни мужским, ни женским. Он был высокий, холодный и отстраненный. Ничего общего ни с Акио, ни с Анфи.

Ни с Сиори.

— Дзюри, ты слышишь меня? Смотри...

Все фонари разом погасли. Арисугава обернулась — огни в её доме будто заволокло туманом; все подернулось пеленой, как после дождя. Дзюри протянула вперед дрожащую руку — и увидела, действительно увидела, как ту обхватили тонкие, черные, будто сотканные из самой тьмы ладони.

Холодные, как сталь меча.

Их становилось больше; черные ладони скользили по телу Дзюри, обнимая ее, поддерживая, касаясь нежной белой кожи всюду — сбросили на ступени крыльца халат, затем пеньюар, затем — белье. Тонкие ледяные пальцы водили по спине Арисугавы, по шее; ласкали груди и живот, спускаясь все ниже; и когда они оказались внутри, Дзюри закричала.

Это было не так.

Не так, не то, что прежде позволяла себе Отори; то было лишь мороком, сном, гранью фантазий, в которых тонула одинокая Арисугава.

Тьма пульсировала, ритмично содрогаясь, вовлекая Дзюри в свой порочный танец, только для них двоих. Арисугава не могла сопротивляться; мрак проник в ее душу, окутал, сделал своей — во всех смыслах; болезненно и жестоко, раздирая плоть, усмехаясь ледяным оскалом в самую душу.

— Ты запомнишь эту ночь, Дзюри, — сказала Отори из ретранслятора. — Нет игры, нет правил, нет прошлого, нет будущего. Есть только ты и я, летящие вне пространства и времени. Ты — моя.

* * *

Поначалу Дзюри показалось, что все ей приснилось.

Она открыла глаза, уставилась в лепнину на белоснежном потолке, пошевелилась...

«Ты запомнишь эту ночь».

Такое трудно не запомнить.

Отори пыталась напугать Арисугаву.

Заставить отступить; но разве это возможно, когда путь уже выбран?

«Путь для тебя приготовлен».

Так говорил Акио.

Но Дзюри выбирала свой путь сама.

* * *

Взмах — и выпад, резкие отточенные движения, напряжение внутри каждой мышцы. Противника видно так ясно, и даже если бы Дзюри не знала, что под маской — Сиори, она почувствовала бы ее каждой клеткой своего тела.

Сиори была прошлым, была якорем; девочка, в цепкие руки которой попала невиданная власть. Власть над чужим сердцем. Сердцем смелым и сильным.

И если бы не Рука... Дзюри дрогнула, чуть оступилась; вновь атаковала, стараясь полностью сосредоточиться на схватке, слиться с рапирой, как обычно.

— Спасибо, Капитан.

Сиори, разумеется, была повержена; сдержанный кивок, сдернутая маска, пронзительный взгляд.

Взгляд Сиори. Нужно его запомнить, пообещала себе Дзюри. Удивительный. Слишком много в нем было всего. Так художник, смешивая краски, заступает за грань и превышает меру — и в итоге получается грязь.

Сиори шла к выходу.

— Останься в зале, мне нужно поговорить с тобой.

Дзюри дождалась, пока все выйдут; закрыла дверь. И, с секунду сомневаясь, заперла на ключ.

— Дзюри, что ты делаешь? Мне нужно в раздевалку и в душ, я...

О, этот сладкий голосок, сейчас звучащий так жалобно. Арисугава закрыла глаза, наслаждаясь теплом солнечных лучей на коже.

— Я же сказала, нам надо поговорить.

Арисугава резко развернулась, шагнула ближе к Сиори. Та стояла, глядя перед собой — невинный цветок, не понимающий, где его корни, почему дождь сменяется ветром, а ночь — днем.

— Сиори, ты всегда играла с собой в замечательную игру, лучшую из всех игр, — произнесла Дзюри. — Ты верила в то, что делаешь. В то, что говоришь. Даже если это не являлось правдой. В такую игру невозможно проиграть.

Дзюри слышала, как Сиори глубоко вдохнула, почувствовала, что та готова сопротивляться, что эмоции, будто морской прибой, готовы затопить ее.

— Тихо, Сиори, — Дзюри спокойно протянула руку и положила ее Такацуки на плечо. Сколько раз прикосновение к ней, к этой отраве в форме юной прекрасной девушки, казалось чем-то близким, элементарным и несбыточным. И теперь — таким обыденным...

— Я не понимаю тебя, Дзюри. — Крошечный шаг вперед. Сиори мгновенно расслабилась, и Арисугава усмехнулась.

— И не нужно. Я просто хотела остаться с тобой наедине. Возможно, сделать то, чего ты хочешь.

Такацуки качнула головой:

— Дзюри, я...

«Лучше бы она молчала», — подумала Арисугава. Прижала Сиори к себе; та, разгоряченная, мягкая, готовая ко всему — уверенная, что теперь точно сможет получить Дзюри обратно. И не нужно будет ходить на эти скучные тренировки, пытаясь доказать себе и всем окружающим, что она, Такацуки, не просто одна из девочек в школе. У нее будет Арисугава — бабочка, что намертво прилипнет к сладкому соку цветка; завязнет, замрет, как в янтаре, прижимая к груди медальон. И уже неважно будет, чей там снимок внутри...

Дзюри поцеловала ее; сначала требовательно, будто запечатывая. Потом — почти нежно. Сиори пробормотала что-то об окнах, что их увидят, и Дзюри толкнула ее в тень, под галерею, на которой обычно толпились зрители.

Такацуки не сопротивлялась. Совсем — нет, наоборот, ее руки смело ласкали тело Дзюри, будто сама она не верила, что все это происходит.

Арисугава не чувствовала ничего. Она хотела убедиться, проверить, осталось ли внутри нее что-то живое, желающее после вчерашней ночи — но нет. Тело не отзывалось; была просто кожа, мышцы, плоть, и эта девочка рядом, что несмело раздевает ее. Несмело — и умело. Словно позади были сотни репетиций, и вот он, наконец, финал.

Дзюри лежала на полу, абсолютно обнаженная, и рассматривала узор на плитках — где-то тут, остались в толще призрачного времени, следы сотен ног фехтовальщиков, следы Руки, ее собственные следы. Приведения прошлого, уже тающие. Сейчас — только запах Сиори, язык Сиори, губы Сиори, целующие Дзюри между ног.

Сладость чужой призрачной победы.

Такая смешная.

И Дзюри смеялась; выгибалась, стонала, кричала, позволяла обладать собой и обладала сама. Играя в последнюю игру или делая вид, что играет.

Она не стала прощаться. Оставив обнаженную Сиори сидеть на полу фехтовального зала, улыбнулась через плечо, отперла дверь и молча вышла.

Арисугава точно знала, что больше они не увидятся.

* * *

Дзюри шагала по Академии с мечом в руке.

Все дела были сделаны; кивок Сайондзи, последний взгляд на море...

Короткий разговор с Нанами и Тогой.

Обмен ничего не означавшими ухмылками, нежное пожатие руки.

Вот и все.

Храбрый герой шел убивать бывшего прекрасного Принца.

Один шаг, другой, третий.

Отори молчала; студенты бежали на занятия и с занятий. Мелькнула в толпе Кодзуэ, где-то рядом, кажется, и Мики...

Не стоит с ними прощаться.

В конце-концов, никто не обещал, что все получится.

Что Академия не уничтожит Арисугаву в ту секунду, когда та поднимет свой меч на Отори Акио.

Тога как-то спросил Дзюри, почему она выбрала «Толедо». Испанский меч, красивый и изящный. Арисугава лишь пожала плечами — кому какое дело до старых историй?

В чем их смысл, если Академия уничтожает прошлое — завязывает его в узел и душит им?

Дзюри сказала в тот день, когда ушла Утэна, что не помнит имени мальчика, который спас ее сестру.

Правда была в том, что имени сестры она тоже уже не помнила.

Сейчас, с мечом в руках, медленно шагая к башне, Арисугава казалась себе древней, окаменевшей и одновременно хрупкой. Будто старинную книжку с легендами достали с полки, нашли иллюстрацию с уставшим, но готовым к финальной схватке героем, вырезали и вставили в рамку.

Рамка и стекло.

Вот что такое Академия.

Янтарь...

Дзюри в последний раз вспомнила о Сиори.

«Я собираюсь совершить чудо. Чем бы все не кончилось... Знай, я любила тебя».

* * *

Раньше, вроде бы, у Акио был секретарь. Теперь тут царило запустение. Просторный холл с золотистыми стенами, двери в лифт... Тонкий слой пыли покрывал некогда блестящий пол. Арисугава подошла к лифту и взглянула на отпечатки своих туфель, которые остались позади.

Подъем не будет долгим. Дзюри нажала на кнопку, двери открылись.

Оказавшись внутри, Арисугава глубоко вздохнула.

«Я не знаю, что меня ждет дальше. Утэна, как ты каждый раз шла на все эти дуэли с такой покорностью судьбе? Такой готовностью защищать то, во что веришь? На твоей стороне было чудо. Что будет на моей? Есть ли она вообще — моя сторона?»

Лифт несся ввысь. Дзюри оставалась спокойной и бесстрастной. Но вот подъем окончился, и двери открылись — и Дзюри ахнула.

Эта огромная круглая комната... Арена.

Мутный фиолетовый свет — вроде бы лившийся из окон, но какой-то неестественный, будто в операционной.

Проектор Акио. Одновременно предельно изящная и уродливая вещь, которая управляла их судьбами, металлический монстр, одушевлённый и бездушный. В точности, как сама Академия.

Арисугава отвела взгляд от проектора и тут же увидела Акио.

Тот лежал на полу, раскинув руки, одетый в китель дуэлянта. Что-то с ним было не то, но что именно...

Дзюри приблизилась к лежащему председателю — или, вернее, уже бывшему председателю. Да, это не была иллюзия — Акио действительно оказался... огромен.

Словно титан: рост его увеличился как минимум вдвое. Пальцы одной руки касались дивана, что стоял ближе к окну; вторая же рука — у основания проектора. Как такое вообще возможно?..

Акио словно стал статуей. Огромной статуей поверженного Принца; все его тело отливало металлом, но все же Акио дышал. Его грудь медленно поднималась и опускалась...

— Я ненавижу тебя, — прошептала Дзюри. — Точнее, должна ненавидеть...

— Ты не умеешь, — вдруг огромные губы разомкнулись, Акио открыл глаза и взглянул на Арисугаву. Его взгляд был полон муки. — Дзюри, помоги мне. Я исчезаю, как исчез Диос.

— И правильно! — Арисугава вскинула меч. Это чудовище, что сейчас лежало перед ней на полу, не заслуживало никакого существования... Ведь так?..

— Неужели тебе не жаль меня? — Акио поднял руку; в воздух устремились целые клубы серебристой пыли. — Анфи ушла, и с тех пор я стал таким...

Арисугава помотала головой, зажмурившись.

— Ты должен уйти, Акио. Отори превратится в обычную школу, и мы все сможем закончить ее! Хватит иллюзий, хватит призраков, хватит мрака!

Тихий смешок.

Дзюри распахнула глаза. Акио приподнял голову и рассматривал ее, будто редкое насекомое.

Зажегся проектор; на потолке появился узор их тысячи переплетенных теней — угловатые фигуры девушек и юношей, развевающиеся волосы, тонкие пальцы, круговерть замерших фигур...

— Мы можем начать все заново, Дзюри. Разве ты не хочешь чудес? Силы? Получить то, что хочешь?..

— Я хочу отправиться туда же, где Утэна! Я хочу знать, что с ней все в порядке!

Акио вновь улегся на пол, вытянул огромные руки по бокам тела. Улыбнулся:

— Ты столько раз поднимала на нее меч... Вы все, дуэлянты. Кто из вас был ее другом? Тога, что желал ее? Мики, что желал Анфи? Сайондзи, что не уважает ни одной женщины, просто потому, что они — женщины? Вы все лишь сияли ее светом, как Луны вокруг Солнца. Восхищаясь, но не любя...

Арисугава отвернулась.

Это была правда. Горькая, как любая правда, но все же...

— Много ты знаешь, Акио. Ты даже не человек, — фыркнула Дзюри, — ты монстр, чудовище.

— Так зачем же ты пришла? Ты смелая, не спорю... После всего, что делала с тобой Академия...

Арисугава замерла.

— Что? Ты думаешь, я не знаю? Я и есть Отори. Моя плоть — ее плоть; Академия никогда не была просто куском земли с выстроенными зданиями, деревьями, розами... Академия Отори мыслит, живет. Мной.

— Тогда ты знаешь, зачем я пришла, — прошептала Дзюри. — Я не боюсь тебя, Отори.

Проектор выключился; свет за окнами мигнул, и Арисугава зажмурилась. Акио поднимался, он навис над ней. Чудовище и храбрый, крошечный, самый последний из героев...

Кто же знал, что все будет совсем как в сказке?..

— Ты одна, Арисугава Дзюри, — шепнул Акио. — Вы все здесь — одиночки, каждый в своем гробу...

— Тут ты ошибся, — Отори непонимающе вскинул брови, и в этот момент Дзюри бросилась на него с мечом.

С яростным криком, так похожим на рев животного.

Она вонзила клинок ниже колена; Акио застонал и отшатнулся. Попытался отшвырнуть Дзюри ударом огромной ладони; но та мгновенно увернулась и, широко размахнувшись, ударила клинком по сухожилиям голени.

Нет, пусть по виду Акио и напоминал статую, плоть его была мягка.

Сухожилия перерезаны; с громким криком Отори упал на спину, и Арисугава прыгнула ему на живот. Освещение за окнами менялось с сиреневого на оранжевый и обратно; проектор показывал все новые и новые картинки, которые менялись с невероятной скоростью.

Дзюри наносила все новые и новые удары, уворачиваясь от рук Акио, который пытался сбросить ее с себя. Наконец, Арисугава размахнулась и вонзила меч прямо ему в шею — и фонтан яркой артериальной крови поднялся ввысь. Акио захрипел; Дзюри мгновенно залило кровью Акио, и она краешком сознания удивилась, что у этого чудовища она настолько соленая, теплая… Человеческая.

Еще один удар; еще и еще — Дзюри метила в сердце Акио. Вся грудь и живот Отори были располосованы; среди ошметков кителя виднелись обнажившиеся кости, куски внутренних органов, а лужа крови расползалась все дальше и дальше.

Дзюри стояла посреди этого океана крови, на поверженном, но все еще дышащем чудовище; облитая кровью, не перестающая кромсать и резать плоть Отори Акио.

Он всё не умирал. Дзюри бросила меч позади себя, встала на разворошенной груди Акио на колени, нащупала ребра и рванула на себя гладкие кости. Погрузила руки по локоть в плоть Акио и, наконец, нащупала сердце.

Оно еще билось. Арисугава обхватила его обеими ладонями, вцепилась пальцами, потянула вверх...

И вырвала сердце из груди Акио.

Тот вдохнул — судорожно, глубоко, глухо хрипя — и замер.

Сердце было огромное, больше головы Дзюри; та подняла его вверх одной рукой, взяла меч в другую и пронзила.

Акио был мертв.

Арисугава отбросила клинок и сползла на пол. Она стояла на коленях, и медальон свисал с ее шеи. Удивительно, но и он был покрыт кровью...

Дзюри глубоко дышала. Мыслей не было; в голове – пусто и звонко, и нечеловеческая усталость, и поднимающийся из груди истеричный смешок…

Теперь оставалось дело за малым.

Уничтожить проектор.

Дзюри не знала почему, но была убеждена: эта машина должна быть мертва. Как и Акио.

Арисугава медленно подошла к окну. Солнце окончательно зашло, Академия погрузилась в сумерки.

— Тога... Нанами... — шепнула Дзюри в полумрак.

И — сначала услышала, а потом почувствовала.

Башня рушилась.

* * *

— Поверить не могу, что ты согласился, брат! — капризно сказала Нанами. — Мне кажется, Дзюри сошла с ума.

Тога отпил чая и поставил чашечку на стол. Нанами смотрела на него, как на умалишенного, скрестив руки на груди, с раскрасневшимися щеками, обиженная и несчастная.

— Я верю Дзюри. Мы должны сделать то, о чем она нас попросила, — твердо сказал Тога.

— Ты тоже хочешь увидеть Утэну, — Нанами поджала губы. — Все дело в этом!

Тога не ответил.

До захода солнца оставалось всего ничего — а 900-миллиарднопроцентный карри уже дожидался своего часа на столике в прихожей...

* * *

Академия была залита солнечным светом. Мерцала, переливалась, будто нарисованная акварелью.

— Вы знаете, раньше в Академии Отори стояла невероятно красивая башня. Оттуда открывался потрясающий вид на весь город, на море… — пожилая женщина отложила вязание и вздохнула. С этого места городского парка крыши Отори и зеленую шапку леса было видно самым замечательным образом. — Вы слышали об этой школе?

Девушка с путеводителем в руках, что сидела рядом на скамейке, мягко улыбнулась.

— Я окончила ее много лет назад, — сказала она.

Ehwas

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Ehwas
• Сад, полный тьмы