Под кожей

---

***

Канал замерз. Глядя на длинную ленту грязного льда, она лениво подумала, как же рыбам удается выживать в застывших водоемах. Кто-то швырнул на лед красную банку из-под газировки, и она зияла как рана вдалеке, у пологих бетонных берегов. Кирю Нанами поежилась, запахнула плотнее пальто и сунула руки в карманы. Даже в толстых перчатках из бледно-желтой шерсти ее пальцы закоченели.

— Ну, — спросил стоявший рядом Каору Мики, — так куда пойдем обедать?

— Не знаю, — ответила Нанами после паузы, не отрывая взгляда от гладкой блестящей поверхности льда — Ты меня пригласил, ты и выбирай.

Мики потер руки в перчатках и весело улыбнулся. Если холод и причинял ему неудобства, он не подавал виду.

— Суши подойдут? — с каждым словом из его рта в зимний воздух вырывалось облачко пара.

— Подойдут.

Мики побрел по дорожке вдоль канала, утаптывая снег ботинками. Нанами медленно шла следом, и Мики приходилось то и дело останавливаться, чтобы она могла его догнать.

— В последнее время мы редко видимся, правда? — Мики наконец решился прервать молчание.

— Да, — согласилась Нанами. — Уже пару месяцев не виделись.

При встрече в школьных дворах и коридорах они всегда говорили друг другу: «привет, Мики-кун. — привет, Нанами-кун». И больше ничего. Как мимолетное касание птичьего крыла.

— Как там дела у Мицуру?

— О, все просто отлично! — воскликнул Мики. Он умолк на мгновение и бросил взгляд на небо, такое синее, что было больно глазам. — Ты была права. Он способный мальчик, идеальная кандидатура на мое место в следующем году.

Нанами кивнула, как будто и не ожидала ничего другого, но не произнесла ни слова.

— Он очень нравится Кодзуэ, — неуверенно добавил Мики.

— Она проводит много времени с вами двоими?

Мики кивнул и едва заметно покраснел.

— Это все Тога, да? — внезапно сказала Нанами, резко обернувшись к Мики и пересекаясь с ним взглядом. Она смотрела зло и жестко — так, что Мики отступил на шаг.

— Почему ты… — начал он, облизывая губы.

— Не играй со мной! — перебила Нанами, сверкая глазами. — Просто скажи правду.

— Да, — ответил Мики, глядя в сторону. В ее лиловых глазах был какой-то надлом, что-то такое, на что больно было смотреть. — Он попросил меня поговорить с тобой. Но обед был моей идеей.

— Как мило, — язвительно произнесла Нанами. — С ним вы тоже в последнее время часто бываете вместе?

— Знаешь, я не обязан был этого делать, — мягко сказал Мики, рассчитывая добротой погасить гнев Нанами. — Но это не только из-за того, что он меня попросил. А потому, что я волнуюсь за тебя. — И, поколебавшись, добавил: — И твой брат тоже. Мы все переживаем.

— Мы все переживаем, — насмешливо передразнила Нанами. — И ты, и Тога, и Кёити, и Дзюри? Не смеши меня.

— И не пытался. Мы действительно волнуемся, — Мики беспомощно взмахнул рукой, проведя своими ловкими пальцами по воздуху, как будто пытался успокоить раздраженную кошку. — Ты забросила все общественные организации, вышла из всех своих клубов, не встречаешься ни с кем из друзей. Тога говорит, что ты все время сидишь в своей комнате и выходишь оттуда, только когда пора в школу.

— Меня все это больше не волнует, мы с ними и не дружили по-настоящему, а как я провожу свободное время — это дело только мое, — отрезала Нанами. Если бы у нее не так замерзли руки, она вынула бы их из карманов и вызывающе скрестила бы на груди в ответ на его беспокойство.

Собравшись, Мики добился того, чтобы в его голосе звучала только забота:

— Нанами, ты отстраняешься ото всех с тех пор, как… это так на тебя не похоже. Ты всегда принимала во всем участие, была такой… активной… и…

— Навязчивой? — ехидно перебила Нанами. — Может, стервозной? Это ты хотел сказать? Это, по-твоему, настоящая я? — Впервые с начала разговора ее лицо смягчилось, но лишь на мгновение, будто мускул дернулся. — Но я не такая, Мики, — тихо добавила она, как будто было действительно важно, чтобы он ей поверил, — я не такая.

Мики снова отвернулся.

— Я и не говорил, что ты такая, — наконец произнес он. — Но…

— Но так подумал? — Она горько улыбнулась, и на это было тяжело смотреть. — Еще раз. Мне все равно, Мики. Меня не волновало, что люди думают обо мне, и раньше не волновало, а тем более не волнует теперь. Главное, что я думаю о себе сама.

Мики кротко вздохнул.

— Это все из-за игры, да?

— Это не было игрой! — резко ответила Нанами. И, заставив себя понизить голос, добавила: — Терпеть не могу, когда вы все говорите об этом вот так. Это не было просто игрой. Всякий раз, когда кто-либо из вас заводит об этом речь, одно и то же: «игра» то, «игра» се. И никогда не «Дуэли», не «Революция», не…

— Это была просто игра! — с нажимом сказал Мики. — В игры играют дети, Нанами. А потом нужно вырасти и оставить ребячества, свое прошлое. А не давать ему терзать себя и…

— А как же она? — повысила голос Нанами, надвигаясь на Мики. Однако он не поддался на ее уловку и не отступил, так что ей пришлось резко остановиться, чтобы не врезаться в него. — Ты же когда-то любил ее, но потом…

— С ума по ней сходил, — ответил Мики, тихо улыбаясь. — Кажется, что до сих пор немного ее люблю. Она была такой красивой и милой. Но… это не было настоящей любовью, пусть даже я и думал так когда-то.

— Ты просто продолжаешь убеждать себя в этом, — почти печально сказала Нанами. Она отвернулась к намертво застывшему каналу. — И ты действительно в это веришь. Вы все верите. И это не укладывается у меня в голове, — Она закрыла глаза, досадуя на замерзшие пальцы. — Это так меня бесит.

Немного поколебавшись и все еще сомневаясь в уместности своего поступка, Мики положил руку Нанами на плечо и легонько, почти незаметно, сжал пальцы. Он не знал, что сказать, и не произнес ни слова.

— Спасибо, — сказала Нанами спустя, как ему показалось, очень долгое время. Это явно была просто попытка сказать хоть что-нибудь, но довольно вежливая — для Нанами. — Очень мило, что беспокоишься обо мне. Но я в порядке. Правда.

Мики убрал руку.

— Идем теперь обедать?

Нанами повернула голову и взглянула на него, не разворачиваясь полностью.

— Пожалуй, обед я пропущу, — ответила она. — Прости, что вытащила тебя сюда, Мики. Но ты ведь сказал все, что хотел, правда?

— Наверно, — ответил Мики, удерживаясь от вздоха. — Твой брат действительно волнуется о тебе, Нанами.

— Не сомневаюсь, — мрачно произнесла Нанами. — Можешь передать ему, что у меня все хорошо, когда будешь рассказывать ему о нашем разговоре.

— Передам, — наконец ответил Мики. Он отошел на пару шагов и остановился. — Если захочешь, приходи ко мне поговорить в любое время. Ты знаешь, где я живу.

Нанами кивнула. Казалось, она ждет, когда он уйдет. Мики медлил.

— Нам ведь по пути? Пойдем вместе.

— Я хочу побыть здесь еще немного, — ответила Нанами, достав наконец из карманов руки в перчатках и потирая их друг о друга.

— Ты уверена? Очень холодно.

— Сейчас зима, Мики, — произнесла Нанами с легким раздражением. — А зимы — холодные.

— Да, — сказал Мики. Он отошел еще на несколько шагов. — Береги себя, Нанами.

— Ладно, — тихо ответила она. И добавила: — Мики, ты точно это знаешь. Как рыбы живут в замерзших озерах?

— Подо льдом, — немедленно ответил он. — Когда озеро замерзает, обычно внизу скапливается достаточно кислорода, чтобы рыбы могли дышать, пока лед не растает. Ни одно озеро не промерзает до глубины, застывает только поверхность.

Нанами кивнула.

— Спасибо. Просто хотелось узнать.

— Ну вот, — улыбнувшись, ответил Мики. — Теперь знаешь.

Это была одна из ее черт, которые он на самом деле находил привлекательными: врожденное любопытство.

— Пока, — сказала Нанами. Так, как будто велела ему идти.

— Пока, — отозвался он и ушел, предоставив Нанами в одиночестве рассматривать длинный промозглый канал.

***

Если всерьез задуматься, то обвинять следовало иронию судьбы. Ведь Нанами сама сняла кольцо, сама сказала, что нужно забыть обо всем этом как можно скорее. И потому, конечно — словно некое высшее правосудие вступило в дело, чтобы наказать ее за все поступки, слова и мысли, — именно она одна не смогла оставить все это позади, в то время, как остальные просто жили дальше.

В какой-то момент у них забрали кольца — вернули их к Краю Света, откуда они когда-то пришли. Нанами не помнила точно, как это произошло. Когда она сняла свое кольцо, она оставила его на столе в зале Совета. Остальные сделали то же самое, ведь так? После того, как Тога, задрав голову, посмотрел на небо и сказал им — тихо, с абсолютной уверенностью, — что все закончилось? Они спустились вместе в лифте, а потом разошлись каждый своим путем?

Каждое белое пятно, каждое размытое воспоминание наполняли ее ужасом, стоило ей об этом подумать — о том, что могло быть на самом деле. Что именно она видела в ту ночь в башне, в комнате со звездами, или что ожидало ее, и только ее одну, у Края Света. Что она забыла? Что с ней сделали? Незадолго до начала зимних каникул Нанами принялась пропускать уроки, прогуливаясь по разным местам в школе: ворота в лесу, которые никогда больше не откроются для нее, оранжерея, где оставшиеся без присмотра розы начинали дичать, зал для кэндо, музыкальный класс, фехтовальный зал. Ее появление в этих местах можно было объяснить. В отличие от других: фонтан, к которому — откуда-то знала она — для полноты впечатлений нужно приходить ночью; сад с красными маками, который она прежде никогда не замечала. Не то чтобы она никогда раньше не прогуливала уроки, но тогда Кэйко и другие всегда могли прикрыть ее, сделать за нее домашнее задание, принести извинения и тонко намекнуть любому простому учителю о влиянии, которым обладала Кирю Нанами; теперь же делать все это было некому, и неудивительно, что вскоре им домой прислали письмо. Разумеется, они отправили Тогу поговорить с ней. Самим это сделать — боже упаси. Она с легкостью могла представить этот разговор: «Она так слушается его, дорогой, он точно знает, что ей сказать; налить тебе еще бокал?»

— Ты должна справиться с этим, Нанами, — сказал Тога.

Она сидела в кресле у окна, а он стоял, сложив руки на груди, возле двери ее комнаты.

— Я ничего никому не должна, — ответила она. Не капризно, не как ребенок — но с ядовитой обидой, что было еще более неподобающе.

— Да, — согласился Тога. — Можешь просто продолжать причинять себе страдания, если хочешь. Никто тебе этого не запретит.

Хорошо, что теперь он хотя бы разговаривал с ней не так снисходительно, как раньше. Теперь притворная доброта была иной; от этого не становилось легче — теперь, когда она знала правду, — но это, как минимум, было неким признанием ее изменившегося статуса.

— Я больше не буду прогуливать уроки, — наконец сказала она.

И Нанами действительно больше не прогуливала; она перенесла свои блуждания на раннее утро, на обеденные перерывы или даже ночь. Вернувшись к фонтану, она стояла среди колонн, словно прячась от звезд, выдыхая облачка белого тумана в морозный воздух, и просто смотрела на безжизненный мрамор, будто надеялась, что оттуда исторгнется некое откровение. Поток воды среди зимы, может быть.

— Завтра я фехтую с Кёити, — сказал Тога вместо прощания.

Она пришла посмотреть, как обычно, и спокойно приготовила им чай; Нанами знала, что когда она бывала такой тихой, покорной, воплощением сестринской заботы, что-то происходило с Тогой: он отвлекался от поединка — иногда, всего на секунду. И когда она улыбалась ему, он пропускал удар. О Кёити она думала не больше, чем он думал о ней; они просто не замечали друг друга.

И все-таки, что бы они ни говорила Мики, что-то с ней было не так. Иногда Нанами замечала, что улыбается, глядя на падающий за окном снег, такой белый, чистый и непорочный; или принималась беззаботно подпевать песенке по радио. Но потом она вдруг вспоминала комнату со звездами, и темноту, и движения обнаженных тел в темноте, или чувствовала, как руки Тоги держат ее за плечи, — и все снова обрушивалось внутрь. Нанами обнаруживала, что слезы подступают к ее глазам безо всякой причины, прямо посреди урока, и ей приходилось с извинениями выходить из класса и спешить к ближайшей уборной, где она запиралась в кабинке и тихо рыдала, пока это не проходило. Каждый раз, когда она возвращалась в класс, Кэйко, Айко и Юко улыбались и переглядывались; иногда пропадала ее ручка, или на парте обнаруживалась сложенная записка, которую она разрывала в клочки, не читая. Они думали, что причиняют ей боль, сплетничая за ее спиной и распространяя слухи, — и Нанами позволяла им так думать, потому что это ее просто не волновало. Но это заставило ее понять истинную природу власти, которой она когда-то обладала; потому что противостоять этому всему можно было, только став его частью — или не позволяя задеть себя, но мало кому доставало на это сил. Конечно, они больше не пытались причинить ей вред физически. Они усвоили урок — на что она способна, если довести ее до предела: нечто куда хуже, чем пощечины и дерганье за волосы, из которых, по их представлениям, должна была состоять драка между девочками. Нанами занялась физкультурой — намного усерднее, чем когда-либо занималась раньше: бегала утром перед школой, выполняла гимнастические упражнения перед сном, пробиралась на территорию школы по ночам, когда не могла уснуть, и наматывала круги по стадиону, пока не начинало болеть все тело. Она была в идеальной форме, но совершенно не понимала, почему. Казалось, что где-то внутри, в сердце, сломался какой-то крошечный механизм, какая-то шестеренка или пружина заклинила, и теперь ничего не будет работать так, как надо. Но жизнь продолжалась. Дни сменяли друг друга — так же, как раньше, когда она была счастлива. Это-то и было самым ужасным.

***

За день до начала зимних каникул к ней явился гость: Цувабуки Мицуру, краснощекий с мороза, закутанный в плотное шерстяное пальто, в перчатках и тяжелой синей шапке. Предупрежденная одной из своих горничных, Нанами встретила его в вестибюле.

— Останешься на чай? — вежливо спросила она, желая показать ему, как рада его видеть, и не зная, как сделать это правильно.

— Нет, спасибо, Нанами-сан, — ответил Мицуру с легким сожалением. — Мне еще надо переделать кучу дел до возвращения домой. Я пришел, только чтобы передать вам вот это.

Он протянул ей маленький пакет, завернутый в фольгу и перевязанный голубой ленточкой.

— Рождественский подарок? — улыбнулась Нанами, принимая пакет.

— Веселых праздников, – произнес Мицуру и неуклюже поклонился. — Увидимся после каникул.

— Подожди, – сказала Нанами. — Дай мне хотя бы распечатать подарок при тебе.

Мицуру почему-то порывался уйти, но остановился и кивнул. Нанами развязала ленточку и осторожно отделила ее от бумаги, чтобы развернуть упаковку, не разорвав ее. Внутри оказалась маленькая черная ювелирная коробка. Нанами улыбнулась, глядя на Цувабуки: он все больше смущался, пока она ногтем большого пальца открывала коробочку и вынимала оттуда колье — аметист огранки каре на серебряной цепочке.

— Спасибо, Цувабуки-кун, — сказала Нанами. — Такое красивое.

— Кодзуэ-тян помогала выбирать, — спустя мгновение ответил Мицуру. — Оно почти такого же цвета, как ваши глаза, Нанами-сан.

Она покачала камнем на цепочке, наблюдая, как играет свет в его сердце.

— Да, ты прав. Так и есть, — Нанами опустилась на колени, так что Мицуру теперь возвышался над ней, — Надень его на меня, пожалуйста.

Отчаянно краснея, Мицуру неловко стащил с рук перчатки и обернул цепочку вокруг ее шеи; его пальцы, убирая ее волосы, дрожали, как будто он боялся прикоснуться к ее коже. Нанами поднялась и поправила колье перед зеркалом. Украшение чудесно сочеталось с черным свитером, который был на ней.

— Спасибо, — повторила Нанами, жалея, что ей нечего было подарить Мицуру. Она смотрела на свое улыбающееся лицо в зеркале, на отблеск света в камне, и внезапно ее поразило воспоминание: она наблюдает издалека, укрывшись в тени дерева, как Тэндзё Утэна примеряет новые сережки, и солнце отражается в них, когда Утэна поворачивает голову.

Что-то, должно быть, изменилось в выражении ее лица, потому что Цувабуки произнес нерешительно:

— Нанами-сан…

Она поспешно опустилась снова на колени и крепко прижала его к себе, чтобы он не заметил слез в ее глазах:

— Спасибо, — повторила она еще раз, целуя Мицуру в щеку, — И тебе тоже веселых праздников. Береги себя.

Когда Мицуру ушел, краснея и улыбаясь, Нанами вернулась к себе в спальню, спрятала колье в дальний угол выдвижного ящика и уткнулась в подушку, глуша рыдания, пока они не прекратились.

На следующий день Тога уехал на север — в поход с Кёити. Нанами помахала ему на прощание от входной двери, когда он грузил свои вещи и снаряжение в такси, собираясь на вокзал. Тога с Кёити уехали совсем одни. У Нанами промелькнула мысль, не спят ли они друг с другом, и если да, то, как давно. А потом она решила, что ей все равно.

Ночь спустя Нанами приснился сон, одновременно яркий и смутный, такой, какими бывают лишь сны — сон об этой паре, Кёити и Тоге. О потном клубке бледных рук и ног, и переплетении длинных волос; о толкающих движениях и резких вскриках, о тонких губах и белых зубах. Во сне не было ясно, стала ли она третьей участницей или просто наблюдала со стороны. От жаркой волны, прокатившейся по всему ее телу, Нанами проснулась — с рукой между бедер. Потрясенная, напуганная и смущенная, она украдкой прошмыгнула в ванную и там плескала себе холодной водой в лицо, пока возбуждение не покинуло ее. Затем Нанами вернулась в постель, но не сомкнула глаз до рассвета, следя, как красные цифры на табло ее будильника медленно сменяют одна другую, и ночь уходит прочь.

***

За несколько дней до Нового года, после обеда, Нанами отправилась прогуляться по центру города — во всяком случае, тому, что считалось здесь центром. Было довольно тепло для зимы, и она наконец-то не мерзла, даже если не бежала. Купив горячую булочку у уличного торговца, она неторопливо шла мимо витрин, разглядывая их. На перекрестке она заметила трех девочек, увлеченных беседой; одна из них повернула голову, и Нанами увидела, что это Дзюри.

— Привет, Нанами, — Дзюри улыбнулась, помахав ей рукой; похоже, она была действительно рада ее видеть. — Как твои каникулы?

— Неплохо, — Нанами подошла поближе.

Две другие девочки обернулись, и она узнала и их тоже: подружка Дзюри по фехтовальной команде, та, которая с таким громким скандалом рассталась с Цутия-сэмпаем, и подружка Утэны с хвостиком. Чуть призадумавшись, она вспомнила и имена: Такацуки Сиори; Синохара Вакаба.

Конечно, их всех представили друг другу. Дзюри излучала дружелюбие и счастье и выглядела красивее, чем Нанами когда-либо ее видела, — она даже распустила волосы, не став завивать их в эти свои локоны. Сиори казалась милой, пусть и немного стеснительной. Вакаба же вела себя настолько радостно и энергично, что это уже граничило с сумасшествием, и Нанами даже задумалась, не скрывает ли она таким образом какую-нибудь ужасную тайну. Они обменялись бессмысленными любезностями — как ни странно, это занятие ей понравилось. Она не спросила, почему никто из них не уехал домой на каникулы, хотя и знала, что все они живут в общежитии и у них нет никаких родственников в городе. Сиори тихо пошутила про кого-то из учителей старшей школы, и Дзюри рассмеялась, но Нанами шутки не поняла (она была уверена, что Вакаба не поняла тоже, хотя и смеялась все равно), а потом Вакаба толкнула Дзюри в бок и, понизив голос, шепнула: «Спроси ее», — при этом подмигнув Нанами, словно бы на что-то намекала.

Нанами была поражена тем, что кто-то — пусть даже Вакаба — осмелился толкнуть Дзюри, и поразилась еще сильнее, когда Дзюри только засмеялась и спросила:

— Нанами, ты умеешь играть в боулинг?

Прежде, чем она успела ответить, встряла Вакаба:

— Потому что, понимаешь, у нас сегодня командная игра, но вот только моя подружка Тосико заболела, а она обычно ходит с нами четвертой, но тут получилось так неожиданно; она мне позвонила прямо перед тем, как я шла встретиться с Дзюри и Сиори, так что у нас нет никого на замену, а если мы никого не найдем, мы потеряем все очки, которые она могла бы выиграть, так что тебя нам точно сам бог послал, вот.

— Нам было бы очень приятно, если бы ты к нам присоединилась, — негромко добавила Сиори.

— Я никогда, — заявила Нанами, — никогда за всю свою жизнь не играла в боулинг.

Вакаба схватила ее за руки.

— Это ничего! Мы тебе покажем — это на самом деле легко. Просто сбиваешь шаром кегли, — Вакаба оглянулась на Дзюри и Сиори. — Вы же согласны, правда? Ну мы же не найдем никого на замену в ближайшие пять минут.

— Все в порядке, — успокаивающе сказала Дзюри. — Пойдемте.

Кегельбан был похож на пещеру и полнился грохотом тяжелых шаров, врезающихся в деревянные кегли, и иногда торжествующими криками. Стоило Дзюри войти, как все взгляды обратились на нее — очевидно, ее здесь хорошо знали, — и они были вынуждены остановиться. Вакаба оттащила Нанами в сторону, пока Дзюри пыталась поздороваться со всеми сразу.

— Не нервничай так, — прошептала она. — К шуму привыкаешь быстро.

— Не в этом дело...

— Конечно, в этом, — Вакаба хитро усмехнулась — но только в этой усмешке не было ни капли злых намерений. — Раньше ты была королевой школы, а теперь ты ни с кем не общаешься уже несколько месяцев. Ходят слухи, что твой старший брат сделал с тобой что-то ужасное. И, честно говоря, я могу в это поверить, потому что он тот еще подонок, но...

Нанами хотела велеть ей заткнуться, но это было бы сродни тому, чтобы пнуть щенка. Впрочем, Вакаба была совсем не такой легкомысленной, как казалась, и остановилась сама.

— Послушай, — мягко сказала она, положив руки на плечи Нанами и наклоняясь ближе, — есть кое-что, что тебе следует знать с самомго начала, если мы собираемся быть друзьями.

К счастью, все смотрели только на Дзюри, и никто не обращал внимания на сцену между ней и Вакабой. Пусть даже Нанами в последнее время держалась особняком, ее по-прежнему хорошо знали в школе.

— А почему мы собираемся быть друзьями? — с сомнением, почти автоматически, переспросила Нанами; секунду спустя она пожалела об этом, потому что на мгновение маска Вакабы слетела прочь — и выглядело это так, словно живое растение внезапно увяло на ее глазах.

А потом все исчезло, и Вакаба снова заулыбалась.

— Не стоит быть такой недружелюбной, знаешь ли; я не кусаюсь. — Она шутливо щелкнула зубами, и Нанами едва не отшатнулась от нее. — Ладно, вот что. Я просто не знаю, когда тормозить. Никогда не получалось как следует. Поэтому если меня занесет слишком далеко, просто скажи «Вакаба! Тормози!» — и я остановлюсь. Ладно?

— Ладно, — медленно произнесла Нанами.

— Договорились! Давай подберем тебе туфли.

Туфли для боулинга были ей малы и к тому же скрипели. Стоило Нанами их обуть, как Вакаба схватила ее за руку и практически потащила к дорожкам, где Дзюри и Сиори разговаривали с другой командой.

— Ну вот, смотри, — вполголоса говорила Вакаба, пока они подходили, — просто кидай посильнее и прямо вперед, и не переживай. Дзюри-сэмпай выбивает страйк каждый раз, и я тоже неплохо играю, и Сиори-сэмпай старается как может, и наши противники все равно половину времени будут отвлекаться, глядя на Дзюри-сэмпай, так что мы им покажем. Все поняла?

— Ага, — ответила Нанами на автопилоте.

— Отлично! — воскликнула Вакаба. — Раз у тебя нет своего шара, можешь взять мой. Он приносит удачу.

Вскоре Нанами выяснила, что в боулинг она играет ужасно. Она не представляла, как Вакаба, которая выглядела ничуть не сильней ее самой, ухитряется бросать шар одной рукой так точно и с такой силой. Может, для этого просто нужно было тренироваться. Сложно было не раздражаться, но к концу первой игры ей все-таки начало казаться, что у нее получается.

Дзюри играла точно так, как Нанами от нее и ожидала: четко и безупречно, почти механически, без единого лишнего движения. Когда подходила ее очередь, она просто вставала, бросала шар и сбивала все кегли до единой. Потом она делала это снова. И снова. Потом она садилась на место, отпивала крохотный глоток из банки с холодным чаем и возвращалась к разговору с Сиори или Вакабой, иногда из вежливости уделяя внимание и Нанами.

Вакаба, которая попадала точно в цель не реже, чем Дзюри, вела себя совсем по-другому. Она кричала на шар, чтобы он сменил направление, если катился не в ту сторону, и даже один раз рухнула на колени и принялась молиться, чтобы последняя кегля все-таки упала (и это случилось). Нанами успела понять, что Вакаба была из тех людей, которых можно либо обожать, либо не иметь с ними никакого дела, но еще не решила, что из этого выбрать ей самой.

Сиори, хотя и играла довольно посредственно, вроде бы получала удовольствие; когда она промахивалась или шар укатывался в сторону, не сбив ни одной кегли, она только качала головой и улыбалась. Нанами заметила, как она смотрела на Дзюри во время очередного идеального броска, и что-то похожее на злость и зависть промелькнуло в ее глазах. Потом Вакаба что-то ей сказала — слишком тихо, так что Нанами не расслышала — и этот взгляд исчез.

Команда их соперников играла неплохо, но никто из них не мог сравниться с Дзюри или Вакабой, что компенсировало полное неумение Нанами.

— Я же говорила, что мы им покажем, — сказала Вакаба, когда вторая команда попрощалась, собрала вещи и ушла. — Мы обычно остаемся и играем еще немного, просто для развлечения. Ты с нами?

— Ну ладно, — ответила Нанами, слегка замявшись.

Неожиданно она почувствовала себя счастливой; это было не то счастье, которое она знала раньше, когда у нее была ее безжалостная свита и вся ее власть, но все равно — счастливой. И она давно уже не ощущала ничего подобного. Может быть, дело было просто в незнакомой обстановке. Шумный кегельбан был почти полной противоложностью спокойной траурной элегантности Отори. Но даже мысли об этом оказалось достаточно, и она вспомнила, как пыталась перевестись в другую школу. Заполнила документы и отослала их. Но это не сработало. Получится ли у нее, если она попытается снова? Разрешат ли ей уйти?

— Нанами? Эй, не спи! Твоя очередь.

Она поднялась и, не задумываясь, выбила страйк — первый раз за вечер. Вакаба бурно радовалась. Дзюри и Сиори поздравили ее. Следующие два броска тоже попали в цель. Нанами села на свое место, едва ли не светясь от гордости, и Вакаба отправилась бросать в свою очередь.

Она заметила — совершенно случайно, — что Дзюри обнимает Сиори, словно бы невзначай, и что Сиори склонила голову на плечо Дзюри и выглядит так, будто ей уютно и спокойно, как птице в гнезде.

— Да? — спросила Дзюри.

Нанами поняла, что смотрит на них в упор, и отвела взгляд.

— Ничего. Спасибо, что пригласили меня, Дзюри-сэмпай. Я отлично провела время. — Она встала и демонстративно глянула на часы. — Но уже поздно, и мне правда пора возвращаться домой.

— Нам было очень приятно, — сонно пробормотала Сиори.

Вакаба вернулась, ворча что-то о том, что ее шар наверняка был с дефектом — ну не могла же она так промахнуться, — и уставилась на Нанами:

— Ты что, уходишь?

Нанами кивнула:

— Уже поздно.

Она старалась не смотреть на Дзюри и Сиори, опасаясь, что начнет глазеть на них снова.

— Ладно, — весело сказала Вакаба, — и правда пора. Я тебя провожу.

Они задержались в фойе, пока Нанами надевала свое пальто, шапку и перчатки. Пока они играли, снова пошел снег — он кружился за стеклянными дверями.

— До свиданья, Синохара-сан, — сказала она, ощущая некоторое неудобство; падающий снег вдруг напомнил падающие лепестки роз. Ей остро захотелось как можно быстрее прийти домой, запереть дверь своей комнаты и выключить свет. — Было очень приятно.

Вакаба улыбнулась:

— Ты еще сходишь с нами в боулинг, правда?

— Ну, я надеюсь, в следующий раз твоя подруга поправится, так что...

Вакаба покачала головой:

— Не-а. Так просто ты от нас не избавишься. Мы сюда постоянно ходим, не только на командные игры. Да что там, иногда я даже одна хожу. — Она толкнула Нанами под ребра. — Мы могли бы сходить вместе — только вдвоем; я бы научила тебя играть как следует.

Нанами не могла больше сдерживаться.

— С чего это ты со мной так любезна? — огрызнулась она.

Вакаба отшатнулась, словно ее ударили, и на мгновение показалось, что она готова огрызнуться в ответ; но выражение ее лица тут же смягчилось.

— А разве мне обязательно нужна причина? — спросила она, чуть помедлив.

Нанами не знала, что на это ответить. Вакаба покачала головой:

— Ты не привыкла, что люди хорошо относятся к тебе просто потому, что им так хочется, правда?

— Наверное, так и есть. — Нанами отвела взгляд.

«Хотела бы я раствориться в падающем снеге, — подумала она. — Хотела бы я исчезнуть отсюда навсегда, и чтобы никто даже не понял, что я пропала».

— Это так грустно, — просто сказала Вакаба, и неожиданно обняла ее.

Нанами даже не знала, что делать; прикосновение точно парализовало. Вакаба как-то слишком уж налагала на физический контакт, чтобы ее утешить. Может, она как Дзюри и Сиори? Что, если?..

Закрыв глаза, Нанами ждала (и молилась), пока это закончится. Это мягкое теплое тело рядом. Руки, обнимающие ее. И это наконец закончилось, но Вакаба не отпустила ее; она только отодвинулась немного, по-прежнему держа руки на плечах Нанами, и изучающе посмотрела на нее, наклонив голову.

— Зачем ты это сделала? — прошептала Нанами.

— Думала, тебе станет лучше, — Вакаба вздохнула. — Но это не помогло, да?

— Мне правда надо идти, — сказала Нанами почти в отчаянии.

— Хочешь поговорить об этом? — Вакаба опустила наконец руки и выглядела смущенной. — В смысле, что бы это ни было. Я вижу, что с тобой что-то не так, но...

— Нет, — быстро ответила Нанами. — Спасибо. Нет, правда спасибо. Я...

— Точно?

— Да.

Вакаба улыбнулась:

— Точно-точно? — она подняла руки и скрючила пальцы. — Я могла бы тебя щекотать, пока не сознаешься...

— Хватит! — выпалила Нанами.

— Ладно, — немедленно ответила Вакаба, прекратив улыбаться. — Пока, Нанами. Наверное, тебе и правда уже пора.

Нанами кивнула, направляясь к дверям. Взявшись за ручку, она остановилась.

— Ты дружила с Тэндзё Утэной, ведь так?

Вакаба замешкалась с ответом.

— Я так думала, — сказала она наконец. — Но когда она ушла, она даже не попрощалась со мной, не позвонила, даже не написала письмо. Так что, может, я ошибалась.

— Ты знаешь, куда она исчезла?

Вакаба покачала головой:

— Никто не может мне толком сказать, — с грустью произнесла она. — Знаешь, я пыталась. Пыталась найти, куда она отправилась... но в итоге я просто сдалась. Бывает так, что просто приходит время двигаться дальше, понимаешь. И куда бы она ни ушла... ну, раз она не сказала мне об этом, значит, я не очень много значила в ее жизни. Я была где-то с краешка.

«Я знаю, каково это, — подумала Нанами. — Понимать, что ты всегда был с краю, после того, как столько лет думал, что ты в центре — или, как минимум, должен был быть в центре».

Но все, что она смогла сказать — только «до свиданья». Вакаба сказала то же самое, и они расстались.

***

— Кто там? — осведомился голос из динамика.

— Кирю Нанами. — Она сделала паузу, чтобы дождаться ответа, но его не последовало. — Я хочу поговорить с тобой, — добавила она.

Через мгновение двери лифта распахнулись, и Нанами вошла внутрь. Казалось, подъем занял намного больше времени, чем, как она помнила, для этого требовалось, когда она была здесь в прошлый раз; но комната со звездным проектором, куда в итоге приехала Нанами, осталась в точности такой же. Край Света сидел за столом, разбирая бумаги, и выглядел совершенно безобидно. Взмахом руки он указал на стул, стоявший перед столом, и вежливо предложил присесть.

— Я постою, — сказала Нанами.

— Как пожелаешь, — благодушно ответил Край Света. — Не в моем обычае принуждать даму к чему-либо против ее воли. — Он улыбнулся, увидев, как она нахмурилась. — Чем я могу быть полезен, Кирю Нанами-кун?

— Я хочу знать, где она, — прямо сказала Нанами.

Акио поджал губы и вывел витиеватую подпись в нижней строке бланка заявки.

— Где кто?

— Не притворяйся, будто не знаешь, о ком я говорю! — воскликнула Нанами, делая шаг к столу.

Акио поднял на нее взгляд.

— Тебе следует всего лишь уменьшить количество вариантов, — невозмутимо произнес он. — Под «ней» ты, очевидно, подразумеваешь или мою сестру, или Тэндзё Утэну.

— Твою сестру? — переспросила Нанами, внезапно вздрогнув; ни разу за последние несколько месяцев она не вспоминала о Химэмии Анфи, о Невесте-Розе. А потом Нанами рассмеялась — своим прежним смехом, к собственному восторгу и боли:

— Я не хочу иметь ничего общего с этой пришибленной. Просто скажи мне, где Тэндзё Утэна.

Акио вынул из ящика лист бумаги, что-то написал на нем, сложил пополам, затем еще раз, и передвинул к дальнему краю стола.

— Что это? — спросила Нанами, осторожно приблизившись и беря лист в руки.

— Это адрес, — спокойно ответил Акио. Нанами бросила на него свирепый взгляд.

— Не обольщайся, я не настолько тупая, — прошипела она. — Ты бы не дал его мне так просто.

— Тогда не ходи по нему, — сказал Акио, пожимая плечами. — Но в любом случае, пожалуйста, покинь мой офис. Мне еще нужно поработать с документами.

— Ты… — Он поднялся из-за стола, возвышаясь над ней, и вдруг Нанами вспомнилось, как Акио сидел на диване, и его рубашка была расстегнута; его смуглые руки на руле красного автомобиля; и прикосновение губ Тоги к ее губам. Глаза Акио отыскали сон о Тоге и Кёити там, куда она его запрятала, вытащили его обратно, очистили и снова бросили ей — и кожа ее вспыхнула огнем.

— Ты можешь остаться, — сказал Акио, и голос его звучал плавно и вкрадчиво, — если хочешь. Но я собираюсь вскоре наблюдать за звездами, и если ты решишь остаться, тебе придется смотреть на них со мной. Ты этого хочешь? — Казалось, его кожа вдруг плотнее обтянула череп. — А после мы могли бы покататься. Ты могла бы ехать на переднем сиденье. Рядом со мной. Это совсем иначе, чем сидеть сзади.

— Нет, — твердо ответила Нанами, и мир раскололся. Край Света спокойно сел и взял ручку.

— Ну, тогда ты все понимаешь, — таинственно сказал он. И улыбнулся, мягче и ласковей, чем прежде — почти любезно.

— Нет, — ответила Нанами. — Я ничего не понимаю.

Она развернулась и пошла назад к лифту, двери которого оставались раскрытыми, как будто он знал, что нужно ее подождать.

— Кирю Нанами-кун, — позвал Акио, когда она вошла в лифт. Нанами обернулась. Что бы там ни было, но она обернулась. Акио вновь поднялся из-за стола, и, стоя спиной к ней, рассматривал свой звездный проектор.

— Край Света — это одновременно и человек, и место; и физическое состояние, и психическое, — тихо произнес Акио, скорее сам себе, чем Нанами.

— И чем из всего этого являешься ты? — холодно спросила она.

Акио обернулся, устало улыбаясь — очень устало. И вдруг Нанами поняла совершенно ясно, и это знание отозвалось в ней острой болью, как от лезвия ножа в груди: чем бы ни был в данный момент Акио, чем бы он ни оставался сейчас и, возможно, навечно — когда-то он был чем-то хорошим и прекрасным. И она ощутила печаль — такую, какую можно почувствовать, разглядывая древнюю статую тысячелетней давности. Отломанные руки, давно исчезнувшая голова; камень, выветрившийся и иссеченный дождем. Такое невозможно отреставрировать — остается лишь вспоминать о былой целостности.

— Всем, разумеется, — ответил Акио, и двери лифта сошлись; загудел мотор звездной машины, и окна начали закрываться.

***

Что действительно удивило ее — насколько близко это оказалось. Всего-то проехать пару городков. На поезде она добралась туда минут за сорок. Рельсы проходили сквозь тоннель в холмах, и Нанами следила за мельканием темных стен за окнами, сама не зная, что ее так заворожило. В привокзальной кассе она спросила дорогу и выяснила, что до нужной улицы можно дойти пешком.

Это был невысокий дом на несколько квартир из красного кирпича, довольно старый и явно видавший лучшие дни — впрочем, лучшими их можно было назвать только по сравнению с его теперешним состоянием. Нанами знала только номер дома, но не квартиры, и на секунду ее охватили сомнения. Утэна наверняка поселилась здесь под вымышленным именем, и Нанами, конечно, никак не могла его узнать; попытаться проверить всех жильцов подряд она тоже не могла, так что лучше, наверное, было бы сейчас попросту развернуться и уйти.

Она вошла в подъезд и уставилась на список фамилий возле почтовых ящиков. Как и следовало ожидать, Тэндзё Утэны там не значилось. Но зато там была Химэмия Анфи, живущая на первом этаже; этого тоже следовало бы ожидать — но Нанами не ожидала, или, скорее, старательно не хотела думать об этом. И в самом деле, куда же еще могла отправиться Невеста-Роза, если не за Утэной — своей спасительницей, своей защитницей, своей жертвой?

Или, может быть (теперь ее страхи и сомнения ухватились за другую возможность), это всего лишь изощренная шутка Края Света — отправить ее прямо в зубы своей сестре, а потом эти зубы сомкнутся и поглотят ее. Нанами знала это абсолютно точно, как знала, что дважды два — четыре. Никто больше не замечал этого — разве что, пожалуй, Кёити, да и то совсем немного, но именно это так извратило его любовь к ней. Ненависть. Злоба. Нечто нечеловеческое в этих глазах, скрытых очками, что смотрело на мир словно бы из-за множества завес. Утэна не замечала ничего этого. «Бедная Утэна, — подумала Нанами. Презрение и настоящая боль смешивались в ее голове при мысли о девочке, которая хотела стать принцем. — Я пыталась тебя предупредить, но ты не стала даже слушать; ты продолжала закрывать глаза и притворяться принцем, и куда это тебя привело? Я не виновата, что ты не умела слушать, не умела читать между строк».

Наверное, решила Нанами, лучше всего будет просто уйти прямо сейчас. Даже если Утэна была здесь, то здесь же была и Химэмия, и она не могла вынести их обеих одновременно. Она вспомнила их спальню в башне; сдвинутые вместе кровати, где они по ночам смотрели друг на друга. Или не только смотрели? Эта мысль заставила ее вздрогнуть, точно от холодного ветра; это было грязно, и она вдруг вспомнила комнату со звездами. Но в ту ночь там не было звезд, ведь так? Только обнаженная кожа и красное платье, соскальзывающее на пол. Холодные, мертвые глаза Невесты-Розы, ее волосы, ниспадающие до лодыжек — она стояла там, словно пятно темноты, принявшее форму женщины, в сумеречном свете. Лучше было уйти; какое Нанами имела право, какую причину на то, чтобы вторгаться в их новую жизнь?

Она нажала кнопку домофона и набрала номер квартиры. Прозвучало два приглушенных гудка — домофон, как и весь дом, был далеко не новым, — а потом кто-то взял трубку.

— Алло?

Химэмия Анфи. Нанами поняла, что этот голос не оказывает на нее особого действия. В конце концов, она и без того испытывала страх и сомнения, усиливать их было уже некуда. Вместо этого она вдруг ощутила спокойствие — словно стала прежней Нанами, надев маску, что приросла прочнее, чем кожа.

— Это Кирю Нанами, — сказала она. — Здесь живет Тэндзё Утэна?

— Да, здесь, — голос Анфи был лишен всяких эмоций.

Помолчав немного, Нанами сказала:

— Я хотела бы ее увидеть.

Вместо ответа раздался щелчок — на том конце повесили трубку. Разозлившись — такой злости она не испытывала уже давно, — Нанами собралась было ткнуть в кнопки еще раз, когда входная дверь зажужжала, показывая, что замок открыт. Сделав два длинных шага, она торопливо дернула дверь и поспешила по коридору, свернув налево возле лифта. Квартира была в самом конце коридора.

Не успела она поднять руку, чтобы постучать, как дверь открылась, и за ней оказалась Химэмия — с распущенными волосами, без очков, одетая в белый свитер и темно-серые брюки; она выглядела так, словно нашла некую середину между образом тихой и скромной злокозненной школьницы — и обнаженной, бесстыдной силой женщины из комнаты со звездами.

— Нанами-сан, — произнесла она тем же вежливым, покорным тоном, каким всегда говорила в Отори, — как приятно видеть вас снова.

И улыбнулась. С такой же улыбкой она орудовала длинной зазубренной пилой для льда, и, как и тогда, от этой улыбки по коже Нанами пробежали мурашки.

— Не играй со мной в эти игры, — отрезала Нанами.

Через плечо Анфи она видела, что квартира была маленькой, но куда менее заброшенной, чем остальной дом; это напоминало комнату в общежитии, которую эти двое делили в восточном крыле, где всему находилось место и все было на своих местах. Интересно, где здесь прятались животные и сколько их было.

Она напряженно смотрела в точку примерно в шести дюймах слева от лица Анфи.

— Где она?

Ничего не ощутив при звуках голоса Анфи, Нанами рассчитывала, что так же будет и с голосом Утэны, но тут Утэна спросила издалека:

— Анфи, кто там пришел?

И Нанами почувствовала, как что-то сдвигается внутри нее — словно развязался узел или прорвало маленькую плотину; эта неопределенность была просто ужасной, она заставила ее вспомнить каждую секунду, проведенную с Утэной, и воспоминания обрушились на нее с такой силой, что она едва сумела справиться с очередным подступающим приступом беспричинных слез.

При звуках голоса Утэны улыбка Анфи изменилась — едва заметно, но все же существенно; она утратила всю злокозненность, всю чуждость, став теплой и человеческой. Можно было подумать, что Нанами просто выпала из поля ее зрения.

— Иди посмотри, Утэна, — она отступила на шаг и открыла дверь пошире. — Пожалуйста, заходите, Нанами-сан, — добавила она негромко.

Нанами шагнула внутрь и застыла на месте, не уверенная, имеет ли она право оставить свои ботинки на резиновом коврике и обуть вместо них гостевые тапочки; она даже не была уверена, хотела ли она иметь это право. Что она точно хотела, так это снять пальто — оно казалось тяжелым и жарким, ведь она уже довольно долго была в помещении.

Анфи решила проблему за нее: протянула руки, чтобы забрать пальто, и указала на тапочки коротким кивком. Нанами как раз снимала пальто, когда Утэна вышла из ванной — в длинном, по щиколотку, темно-синем халате, вытирая волосы полотенцем. Она подняла взгляд, широко раскрыв яркие голубые глаза, прежде чем широкая радостная улыбка озарила ее лицо.

— Привет, Нанами, — негромко и едва ли не смущенно произнесла она. — Надо же. — Она рассмеялась. — Вот это неожиданность.

— Тэндзё Утэна, — коротко ответила Нанами. — Я... — Она замялась, вдруг осознав наконец, что совсем не представляет, что именно хотела сказать — и даже если бы знала, не представляла бы, как об этом сказать, и, по правде говоря, вообще не знает, зачем она пришла сюда или как набралась смелости встретиться с Краем Света, чтобы это сделать.

— Я приготовлю чай, — чопорно сказала Анфи и удалилась в сторону крохотной кухни; Нанами, слегка поколебавшись, стянула ботинки и сунула ноги в гостевые тапочки.

Утэна не спеша подошла ближе, по дороге еще раз энергично вытерев голову; когда она убрала полотенце, перекинув его через руку, Нанами заметила, что ее волосы были коротко острижены — примерно как у Мики или Цувабуки. Непричесанные и мокрые после душа, они топорщились жесткими иглами.

— Ты постриглась. — Она была рада, что может сказать хоть что-то, и в то же время проклинала себя за бессмысленную глупость этого замечания.

Улыбка Утэны будто потускнела — хотя и осталась такой же широкой, — и она провела рукой по волосам, приводя их в еще больший беспорядок.

— Мне пришлось их отрезать, — тихо ответила она.

Нанами показалось, что она только что напомнила Утэне о чем-то ужасно неприятном, но не могла понять, в чем же дело.

— Ну, тебе идет, — заметила она и, пытаясь как-то исправить положение, торопливо добавила: — Ты же такая пацанка, так что мальчишеская стрижка — это то, что надо, верно? — Она засмеялась — ненавидя себя за это и все равно продолжая.

Утэна просто смотрела на нее, не сказав ни слова. Глубокое, абсолютное молчание повисло между ними. Нанами слышала, как журчит вода на кухне и как Анфи тихонько напевает себе под нос, заваривая чай. Наконец — о счастье — Утэна рассмеялась и покачала головой:

— Ты совсем не изменилась, правда?

Нанами отвела взгляд — она так хотела сказать, что изменилась, но не знала, как: учитывая то, как она себя вела, это могло прозвучать всего лишь пустым отрицанием.

Утэна скомкала полотенце и швырнула его, точно баскетбольный мяч, обратно в ванную, а потом указала на широкий, изрядно потертый диван — самый большой предмет мебели в гостиной.

— Присаживайся, — предложила она.

— Спасибо, — Нанами устроилась на краешке дивана. — Здесь удобно.

Утэна уселась на противоположном конце того же дивана, достала из тумбочки расческу и принялась расчесывать волосы. Нанами уставилась на собственные руки, сложенные на коленях. Казалось, что Утэна ждет, пока она не скажет что-нибудь; и, вообще-то, это было абсолютно логично — ведь именно Нанами пришла в гости. Так прошло около минуты: Утэна расчесывала волосы, Нанами пристально смотрела на свои руки. Потом вернулась Анфи с чайником и чашками на подносе; на краю подноса пристроился ее странный питомец, жуя печенье. Анфи поставила свою ношу на кофейный столик перед диваном, присела в кресло с высокой спинкой рядом с Утэной и молча начала разливать чай.

— Ну, как там идут дела? — наконец спросила Утэна.

Нанами сплела пальцы, потянула их.

— По-прежнему. По-другому. Честно говоря, я не вполне представляю, как это объяснить. Вроде бы все точно как тогда, когда вы обе там были, — и в то же время все иначе, — она судорожно искала, что еще можно сказать. — Твоя подружка Вакаба теперь дружит с Дзюри. Они вместе ходят в боулинг.

На лице Утэны появилось выражение недоверчивого веселья:

— Дзюри-сэмпай играет в боулинг? — Она хихикнула. — Это на нее непохоже.

— Она очень изящно это делает, — немного скованно добавила Нанами.

Утэна засмеялась, потом снова посерьезнела.

— Я рада, что с Вакабой все хорошо.

— Знаешь, она по тебе скучает, — заметила Нанами. — Очень. — Она бездумно взяла белую чашку с зеленым чаем, которую протянула ей Анфи.

— Я тоже по ней скучаю, — произнесла Утэна, чуть помедлив, тихо и грустно. — И скучаю по...

Ее перебил звук бьющегося фарфора.

— Плохой Чу-Чу, — Анфи погрозила пальцем своему пристыженному питомцу. — Взял и столкнул свою чашку на пол. Надо быть аккуратнее.

— Чу. — Зверек выглядел смущенным.

Анфи начала было вставать, но Утэна отложила расческу и жестом остановила ее:

— Я тут приберусь. Ты же все равно хотела сходить за покупками?

Анфи кивнула, потом оглянулась на Нанами:

— Но у нас же сейчас гости...

— Ничего страшного, — со смехом отозвалась Нанами. — Можешь спокойно отправляться за своими покупками. Я ничуть не обижусь. И я никоим образом не хочу вам мешать...

— Ну, — Анфи моргнула, — если ты настаиваешь...

— Нет-нет, я совсем не настаиваю, просто я правда не хочу вас обременять — я и без того так неожиданно явилась, даже не предупредила...

К ее облегчению, Анфи уже стояла у двери и натягивала пальто, а Утэна направилась на кухню — поискать что-нибудь, чем можно было вытереть разлитый чай.

— Что ж, — Анфи открыла дверь, — было очень приятно снова с вами встретиться, Нанами-сан. Возможно, вы еще будете здесь, когда я вернусь, — по ее голосу было ясно, что это не пожелание, а констатация факта.

— Было очень приятно увидеться с тобой, Анфи, — солгала Нанами.

— Не забудь взять Чу-Чу, — напомнила Утэна, возвращаясь с охапкой бумажных полотенец. — Ты же знаешь, как он любит ходить на рынок.

— Да, конечно, — Анфи подобрала своего питомца. — Как глупо с моей стороны.

— Чу, — сказал Чу-Чу, устраиваясь на плече своей хозяйки и глядя на Нанами оценивающим взглядом — как будто она была для него потенциально съедобна.

— Пока.

— Пока.

— Ну что? — как только Анфи ушла, Утэна повернулась к Нанами, вытирая лужу чая на полу и собирая осколки чашки в блюдце, на котором та раньше стояла. — Немного разрядили напряжение, да?

— Не понимаю, о чем ты.

Утэна закончила уборку, встала, смяла намокшие полотенца в ком и швырнула его в сторону кухни — вероятно, в мусорную корзину, которую Нанами не могла разглядеть.

— Не переживай об этом. Ты хотела, чтобы она ушла, она тоже хотела уйти, но вам обеим пришлось изображать вежливых и милых леди, так что... — Она засмеялась, обходя кофейный столик, и вдруг вскрикнула от боли.

Нанами ошеломленно привстала.

— Утэна, что...

— Не все осколки собрала, — поморщившись, Утэна дохромала до дивана и села. — Зато моя нога нашла еще один. Ой.

Она неуклюже подтянула правую ногу и принялась неуверенно ощупывать подошву ступни кончиками пальцев. Нанами видела капельку крови, блестящую, точно драгоценный камень; помимо воли ее взгляд скользнул выше, по не скрытой теперь полами халата ноге Утэны. Нахмурившись, она присмотрелась повнимательней; кожа была покрыта шрамами — тонкими, но заметными, если приглядеться. Каждый шрам был не больше фаланги мизинца, но их были дюжины — даже на том маленьком участке, что был открыт, — и они складывались в пугающе ровный узор, похожий на ритуальную татуировку.

— Он где-то там, — пробормотала Утэна напряженным голосом, и Нанами, вздрогнув, отдернула руку. Она сама не заметила, когда протянула ее, словно хотела дотронуться до шрамов. — И свет так падает, что ничего не видно...

— Я могу помочь вытащить, — предложила Нанами.

Утэна подняла взгляд, отвлекшись от осколка в ступне, и моргнула:

— Ага, конечно, спасибо, — она вытянула ногу, положив пятку на колено Нанами. — Ну, как там дела в Отори?

Нанами осторожно провела пальцами по ступне Утэны, поразившись контрасту между загрубевшей подошвой и нежной коже на подъеме ступни. Кровь все текла и текла — это уже начинало пугать, — и она с большим трудом разглядела крошечное белое острие фарфорового осколка.

— По-прежнему. По-другому. Ну, я же уже говорила. Все там... — Не договорив, она внимательно прищурилась. — Ага, вот! — Она зажала осколок ногтями и выдернула. — Готово.

Не очень хорошо себя чувствуя от такого количества крови, Нанами бросила осколок в блюдце к остальным и огляделась по сторонам, безуспешно ища, чем бы можно вытереть руки.

— Забавно: такая маленькая штучка — и так больно, — заметила Утэна, глядя на осколок. — Нам надо пойти вымыть руки, и порез промыть тоже не помешает.

Ванная была маленькая, так что они вдвоем едва уместились возле раковины. Вода из-под крана на пару секунд окрасилась красным, потом снова стала прозрачной; Утэна присела на край унитаза, и Нанами, опустившись на колени, протерла порез обеззараживающим и залепила пластырем.

— Ты прямо как мамочка, — Утэна слегка улыбнулась, глядя на нее.

— Если бы ты была осторожней, мне бы не пришлось этого делать, — парировала Нанами — впрочем, без всякой злости.

Наоборот, от этих действий она чувствовала некое тепло внутри; чувствовала себя счастливой — но не так, как это бывало обычно. Это было не то хрупкое и острое счастье, которое она испытывала от попавшего в цель оскорбления или от идеально выполненного плана, — нечто более спокойное и не исчезающее; другая, лучшая разновидность счастья. До сих пор единственным человеком, рядом с которым она чувствовала что-то похожее, был только Тога.

— Если бы ты только...

И — как переключатель повернули — снова стало плохо, и воспоминания о красной машине, и темноте, и губах Тоги обрушились на нее безжалостной волной; Нанами отпрянула от Утэны, словно обжегшись, поднялась и быстро вышла из ванной, чтобы ни одна из ее эмоций не успела отразиться на лице.

Она не дошла до дивана, когда ее схватили сзади за руку — не больно, но крепко.

— Если бы я только — что? — тихо спросила Утэна из-за спины.

На мгновение Нанами хотела было вырваться — или хотя бы попытаться, — натянуть ботинки и пальто, и сбежать отсюда. Сорваться перед Утэной было бы куда хуже, чем перед кем угодно другим: она всегда отвечала на такой добротой, а Нанами не была уверена, что сможет это вынести. От этой доброжелательности станет только хуже. А потом она вдруг пошатнулась — ей даже показалось, что она сейчас упадет в обморок, — и Утэне пришлось подхватить ее и усадить диван.

— Если бы я тебя слушала, да? — Утэна присела рядом. — Ты приехала только ради того, чтобы сказать мне об этом? — Впервые за всю их встречу в голосе Утэны прозвучала настоящая боль — живая, но скрываемая. — Ну, может, ты и права. — Она все еще не отпускала руку Нанами — наоборот, сильнее сжала пальцы. — Или, может, тебе стоило просто сказать: «Эй, Утэна, я видела, как Акио изнасиловал свою сестру, и, может, сделаешь что-нибудь?»

Нанами было некуда бежать, и она больше не могла с собой справиться; она заплакала — очень тихо, так, как плакала всегда, когда это были искренние слезы. Пальцы Утэны впились в ее руку — там, наверное, останутся синяки, — а потом исчезли.

— Извини, — смущенно сказала Утэна. — Я...

Нанами не смотрела на нее, продолжая плакать — раз это уже случилось, раз Утэна увидела ее слабость, то терять больше нечего. Лучше уж позволить этому закончиться поскорее и уйти.

Чуть помедлив, Утэна обняла ее — той же рукой, которой недавно так крепко держала. Нанами замерла под этим прикосновением, преисполнившись презрения и благодарности одновременно. Вздохнув, она опустила голову на плечо Утэны и вспомнила давний, очень давний случай — это было сразу после того, как Тога потерял котенка, которого она ему подарила. Он тогда нашел ее, плачущую в одиночестве, прячущуюся в тени колонн у черного входа. «Ты тоже по нему скучаешь», — больше он ничего не сказал, только сел рядом с ней и позволил ей выплакаться на своем плече. Сам он не плакал. Она не помнила, чтобы Тога вообще когда-нибудь плакал, даже когда был совсем маленьким. Нет, от этого воспоминания приятное мгновение не сделалось ужасным; оно просто было — прошлое всплывало в памяти параллелью и контрастом к настоящему, а потом уходило снова.

— Ну что, полегчало? — негромко спросила Утэна, когда рыдания перешли в редкие всхлипывания. Она не пыталась оттолкнуть Нанами или отодвинуться самой — казалось, что она согласна просидеть так вечно.

— Утэна? — пробормотала Нанами, уткнувшись в ее плечо.

— Да?

— Рассказать тебе о моем самом ужасном поступке?

Долгая пауза.

— Если только ты хочешь об этом говорить, — наконец сказала Утэна.

— Мой брат рассказывал тебе, как я однажды подарила ему котенка на день рожденья, и как он пропал, да?

— Да, было такое, — ответила Утэна. — Давным-давно.

— Так вот, ничего не пропадает просто так, без причины, — тихо произнесла Нанами. От Утэны пахло чистой кожей, простым хорошим мылом и травяным шампунем. — Мне тогда стало завидно, что он проводит все свое время с этим котенком. Больше, чем со мной — так мне казалось. Если бы я немного подумала, я бы поняла, что это была просто новая игрушка, и стоило бы мне немного подождать, он бы... Но я не стала ждать. Я взяла котенка и сунула его в коробку, заклеила ее и отнесла на канал — туда, где был маленький водопад...

Она замолчала, думая, что теперь-то Утэна точно ее оттолкнет. Теперь она поймет, какая Нанами на самом деле.

— Сколько тебе было лет? — тихо спросила Утэна.

— Я даже не помню, — Нанами чуть помедлила с ответом. — Шесть или пять. Может, меньше. Иногда кажется, что все это было тысячу лет назад, а иногда — что только вчера.

— Ты часто об этом думаешь?

— Сейчас уже не очень.

Они долго молчали, сидя рядом, а потом Утэна заговорила.

— Зачем ты приехала сюда, Нанами?

— Честно говоря, я не уверена, — прошептала она, забираясь на диван с ногами и устраиваясь рядом с Утэной, как два подходящих друг к другу кусочка головоломки; так бывало раньше, когда она смотрела телевизор на диване рядом с Тогой — в те дни, когда они еще делали это вместе. — Чтобы убедиться, что ты настоящая. Что ты существуешь. Что ты злила меня, и дралась со мной, и заставляла меня забываться, когда я говорила с тобой. Была какая-то причина, из-за которой я не могла просто продолжать жить дальше, как все остальные, и эта причина — ты, и я не понимаю, почему.

Утэна слабо улыбнулась, пристраивая подбородок поверх головы Нанами.

— Ты — последняя, кого я ожидала. Мики или Сайонзди могли бы искать Анфи. Тога мог бы искать меня. Даже Дзюри в этом списке была перед тобой. Но...

— Знаешь, ему известно, где ты живешь, — тихо сказала Нанами. — Это ведь он дал мне адрес.

— Знаю, — ответила Утэна, чуть помедлив. — Они с Анфи обмениваются письмами. Каждые несколько дней приходит письмо из Отори, и она отправляется в спальню в одиночестве и пишет там ответ, а потом выходит и отсылает его, как только допишет.

Нанами закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— О чем они разговаривают? — наконец спросила она.

— Не знаю. — Утэна рассеянно намотала на палец прядь волос Нанами. — Даже не представляю, что они могли бы сказать друг другу. Я не спрашивала Анфи. Я не читала ни одного письма.

— Ты знаешь, где она их хранит? Письма от него, я имею в виду.

— В одном из ящиков стола, наверное.

— Тогда почему же ты... — она запнулась и рассмеялась. — Почему я вообще спрашиваю? Это же ты.

— Я думаю... — Утэна замолчала, пытаясь подобрать нужные слова. — Каким он тебе показался, когда ты разговаривала с ним?

— Не таким, как раньше, — пробормотала Нанами. — В точности таким же.

— То, что она ушла — пожалуй, лучшее, что могло с ним случиться. Так она мне сказала, когда нашла меня. Я была в больнице в этом городе. Я была довольно серьезно ранена после последней дуэли, помню все как в тумане. Она помогла мне снова найти себя.

— Знаешь, это было не изнасилование.

Утэна вздрогнула в ее объятиях, и на мгновение Нанами испугалась, что она отпрянет.

— Тогда что это было?

— Что-то хуже... — Нанами замешкалась, теперь тоже пытаясь найти правильные слова. — Словно бы она не хотела этого и могла остановить его в любой момент, потому что именно она обладала всей властью, но все равно собиралась позволить ему это сделать, как будто хотела что-то доказать; а он не хотел делать это с ней и мог бы остановиться, но собирался это сделать, потому что она собиралась позволить ему, и... Это было так грязно. Это было самое ужасное, что я только видела. Я бы лучше умерла.

— Чем что? — тихо спросила Утэна. Выдох возле уха Нанами. Прикосновение ладони к щеке.

— Оно всегда так, да? — прошептала Нанами, закрыв глаза и содрогаясь от прикосновения. — Все-таки оно всегда так. Отвратительно. Так отвратительно.

— Нет, неправда, — пораженно сказала Утэна, будто Нанами произнесла нечто кощунственное. — Оно…

И вдруг Утэна поцеловала Нанами, и это показалось таким естественным, таким неизбежным, словно гравитация или энтропия. Руки Утэны коснулись Нанами так же, как это делал Тога на заднем сиденье автомобиля: прикосновение к плечам, и вниз, по рукам, мягкими поглаживаниями, до тех пор, пока пальцы не сомкнулись на выпуклостях грудей, проложив по пять отдельных дорожек от каждой. Но руки Тоги вели себя грубо, жестко и поспешно, не принося ни капли нежности. Они хватали, а не ласкали; главенствовали, но не преклонялись. Прикосновения Утэны же давали Нанами почувствовать себя красивой, как будто каждое движение снимало пару-тройку слоев скорлупы, даря возможность чему-то яркому сиять сквозь нее. Губы Утэны слегка раздвинули губы Нанами, и в ответ, как отражение в зеркале — да, промелькнула мысль в голове Нанами, именно так, мы никогда не могли поладить, потому, что слишком похожи — губы Нанами раздвинули губы Утэны, и они прильнули друг к другу во взаимной жажде поцелуя. Руки Утэны оставались на груди Нанами, но теперь не гладили, а сжимали, распространяя приятное тепло, которое возникало в сосках и медленно растекалось по всему телу. В промежутках между поцелуями Утэна выдыхала кратко и торопливо: «Нанами, ты красивая, я люблю тебя». И голос ее звучал так нежно и искренне, что в это почти можно было поверить.

Отпрянув со вскриком, Нанами обхватила себя руками и повернулась к Утэне спиной, прошептав: «Не надо».

Краем глаза Нанами заметила, как Утэна протянула руку, а затем отдернула, а ее и без того порозовевшие щеки залило краской смущения.

— Извини, — пробормотала Утэна, опуская глаза, — я в самом деле, Нанами, я просто подумала, что ты… то есть…

— Не говори, что любишь меня. — Нанами вдруг почувствовала, будто она опять способна плакать.

— Но я и правда люблю, — тихо ответила Утэна. — Я люблю вас всех. Тебя, Тогу, Мики, Дзюри-сэмпай…даже Сайондзи. Ты… — Ее предплечья, как будто в нерешительном объятии, легли на плечи Нанами. Утэна левой рукой закатала правый рукав халата, и Нанами увидела шрамы, в строгом порядке крест-накрест пересекающие запястье. — Ты знаешь, откуда они?

— Нет.

— Меня разрезало на кусочки в конце последней дуэли. Это сложно объяснить. Все слишком запутанно, и Анфи не любит об этом говорить. Но там были эти мечи, летающие, рассекающие все на части. Дуэльную Арену, лестницу, лес, меня… Сначала было больно, как никогда, а потом… словно я прошла сквозь боль и вышла с другой ее стороны; стало так хорошо, ты знаешь, так, как очень горячий душ может казаться приятным, хоть и немного болезненным… и каждый раз, когда они пронзали меня, во мне будто рождалось крохотное солнце, что сияло миллиарды лет, а после гасло, и все это одновременно, и снова и снова.

— Они болят? — прошептала Нанами, уставившись почти завороженно на ряды повторяющихся росчерков на коже.

— Иногда, — отстраненно прошелестела Утэна. — Иногда будто все мое тело охватывает огонь, как будто мечи опять повсюду. Иногда мне снятся кошмары. Но… ты знаешь, я достигла такой точки, когда я словно поняла все. Поняла всех, была каждым. И увидела не тех, кто они есть, и не тех, кем они якобы хотят быть. А тех, кем они могли бы стать, если бы все сложилось для них правильно. Если бы каждое событие в их жизни подталкивало их к тому, чтобы стать добрыми и прекрасными… и если бы…

Слов, как поняла Нанами, было абсолютно недостаточно для того, что пыталась передать Утэна. Наверно, в точности это не выразить ничем. Но Утэна старалась изо всех сил дать ей хоть какое-то представление, насколько тусклый отблеск огня в зеркале мог дать представление о полной яркости пламени.

— Есть одна история о горстке людей, скованных цепями в пещере, ну ты знаешь, темной пещере. При свете мерцающих факелов они разглядывают пляшущие тени на стене. И эти люди и не подозревают, что снаружи — целый мир, огромный, сияющий, полный солнца и неба … Эта история обо всех людях; каждый из нас, и ты, и я, и Тога, и Дзюри-сэмпай, и даже Акио-сан — каждый скован во тьме, бредет вслепую, навечно в неволе; но за пределами пещеры, то есть внутри нас самих, так много света, так много свободы…

— Последнее, что я ощутила, — как мое «я» растворяется, — продолжила она. — Как бывает, когда засыпаешь. Или, возможно, умираешь. Не знаю точно, что из этого случилось со мной. Но я осознала, что если бы кто-то просто сказал что-нибудь каждому человеку, легонько подтолкнул, то может быть, люди наконец-то обрели бы силы разорвать цепи и выбраться из пещеры. И я подтолкнула. Но не уверена, что это была хорошая идея.

Нанами вздохнула и подалась назад. Утэна крепче обняла ее, обвив руками под шеей, повыше груди.

— Я думаю, что хорошая, — тихо сказала Нанами.

Из такого положения Нанами могла разглядеть лишь край улыбки Утэны.

— Я рада, что ты так думаешь.

Нанами снова вздохнула. Она не могла решить, что лучше: когда тебя вот так держат в руках — и ты знаешь, что держат не для того, чтобы просто воспользоваться тобой позже, — или когда тебя целуют, прикасаясь так, что приятное тепло разливается по телу; тоже совершенно без умысла.

— В принципе, Нанами, чего бы ты от меня ни хотела, я дам тебе это, если смогу. Потому что я действительно тебя люблю. Невозможно не любить кого-то после того, как познал его полностью.

Нанами взяла левое запястье Утэны обеими руками и поднесла ко рту. Мягко прижалась губами к тому месту, откуда начиналась вереница шрамов. Чистая кожа Утэны была сладкой, а рельефная текстура шрамов почти неощутимой, подобно вкусу какого-то изысканного блюда. Утэна тихо, на грани слышимости, застонала.

— Кажется, я тоже тебя люблю, — удивленно произнесла Нанами, потрясенная этим и зачарованная одновременно. — Но, не уверена насколько. Я даже не знаю, как это получилось.

— Вот так это и происходит, каждый раз, — сказала Утэна; она собрала незанятой рукой волосы Нанами на затылке в свободный хвост и снова распустила его мгновение спустя. — Помнится, с Анфи я всегда говорила о том, что мне не нужна невеста, что я хочу просто встретить нормального парня… но теперь я изменилась. Теперь все не так просто. Люди не могут достичь согласия с самими собой относительно того, кого им можно любить и как именно, будто их души разбиты на осколки: вот этих людей любим как друзей, а этих как партнеров, а этих…

А этих как членов семьи, подумала Нанами, ощутив укол боли; ей хотелось произнести это вслух, добавить в этот перечень последний пункт, к которому Утэна вела, но унеслась мыслями дальше, так и не высказав. Утэна была права. Все не так просто. Все пересекается друг с другом, и не единожды или дважды, а десятки, сотни раз.

— Вы с ней часто это делаете, да?

Таким же должны были заниматься Дзюри и Сиори. Взрослыми делами. Сексом, резко и злобно поправила себя Нанами, будто хлестнув этим словом. Она знала, что это такое и что это значит, так зачем ходить вокруг да около?

— Да, — помолчав, ответила Утэна.

— Тогда что она обо всем этом подумает?

— Она всегда подолгу ходит по магазинам.

Нанами заглянула в ясные голубые глаза Утэны и заметила в их глубине нечто такое, что заставило ее задуматься, как же прикосновения Утэны все еще остаются такими деликатными, а ее поцелуи хоть и ненасытны, но вместе с тем и сдержаны. Утэна, как увидела Нанами, нуждалась в этом — к чему бы оно ни привело — так же сильно, как и она, а может еще сильнее. И Нанами поняла: кем бы ни была она лично для Утэны — раздражающей желторотой малолеткой, объектом жалости, заклятой соперницей, а может и подругой; собственным воплощением, смутно виднеющимся в зеркале, тенью, самой собой, у которой бы сложилось все иначе, если бы подвернулся такой случай; маленькой принцессой, которой Утэна могла бы остаться вместо того, чтобы превращаться в девушку-принца, — в то же время Нанами была для Утэны всем сразу, всеми друзьями и врагами, и любовниками, и потенциальными возлюбленными, которых она оставила в Отори, чтобы любой ценой последовать за Химэмией Анфи, жуткой и прекрасной (как обидно осознавать, что, как бы сильно Утэна тебя ни любила, этой любви никогда не сравниться с любовью к Анфи). Нанами была Тогой, Мики, Дзюри, Сайондзи, Вакабой и Сиори, и Кодзуэ, и Цувабуки.

Она была Отори Акио, была Академией Отори; всем, что составляло Отори: тенями и изяществом, ужасом и красотой. Она была прошлым — как и Утэна была своим прошлым, — и настоящему надлежало поглотить прошлое во имя грядущего.

И когда Утэна наклонилась, чтобы запечатлеть на лбу Нанами целомудренный поцелуй — такой, каким целуют родных сестер или братьев на прощанье, — Нанами запрокинула голову, и их губы встретились, как прежде, как будто Утэна с Нанами и не прекращали целоваться. Лежать на диване было неудобно, но повертевшись — не переставая целоваться ни на минуту, и нежно касаясь друг друга, — они приняли удобную позу: Утэна сверху, а Нанами под ней. Обе вспотели и раскраснелись; они улыбались друг другу, будто делясь тайной шуткой. Халат Утэны распахнулся, обнажив ее почти до пупка, и Нанами увидела, что узор шрамов покрывал кожу Утэны повсюду, кроме ступней, ладоней, лица и шеи. Нанами увидела маленькие, но идеальной формы груди Утэны и манящий розовый кончик одного из сосков, все еще скрытый в тени. Поначалу Нанами просто смотрела несмело, словно тело Утэны было неким священным предметом, к которому запрещено прикасаться. Затем, внезапно отважившись, она просунула руку под халат, осторожно обхватила пальцами одну из грудей и накрыла сосок ладонью.

Утэна еле слышно вздохнула и закрыла глаза. Нанами легонько сжала ее грудь, опасаясь причинить боль, не зная, где проходит граница между мукой и наслаждением. Утэна немного приподнялась, поставила одно колено между ног Нанами, и подала грудь чуть вперед, отстраняясь и одновременно предлагая себя.

— Сильней, — прошептала Утэна. — Я не из стекла. Не бойся.

Упоенная ощущением твердеющего соска под ее ладонью, Нанами принялась ласкать грудь немного энергичнее. Нанами сияла от удовольствия, видя, что ее действия приносят явное наслаждение Утэне — та отвечала то вздохом, то стоном, то по-девчоночьи тонким вскриком. Ей становилось все жарче, как будто она была в сауне, как будто ее одежда — тонкая блузка на пуговицах, легкий свитер поверх нее и юбка длиной до колен — стала слишком тяжелой и тесной. Свободная рука Нанами, словно по собственной воле, скользнула вниз, к талии, и неловко столкнулась с рукой Утэны. Нанами и Утэна рассмеялись, прервались ненадолго, чтобы разобраться, а затем рука Утэны оказалась под юбкой Нанами, и она поглаживала то одно, то другое бедро с внутренней стороны и дразняще приближалась к центру, но так и не касалась его. Другую руку Утэна положила Нанами на грудь, лаская, как и раньше, сквозь свитер, блузку и бюстгальтер. Нанами обеими руками взялась за грудь Утэны. Ощутив, как по телу пробежала приятная электрическая дрожь, Нанами просто держалась за груди Утэны, возбужденная их мягкостью и упругостью и твердостью сосков.

— Ляг на спину, — произнесла Утэна, опрокидывая Нанами так, что та выпустила грудь Утэны из своих рук. Нанами, вдруг испугавшись, подчинилась. Утэна — халат с нее сполз почти полностью, оставив ее только в белых трусиках, — запустила руки под свитер Нанами.

— Подними руки.

Не в состоянии думать ни о чем больше, дрожа, Нанами выполнила указание, позволяя Утэне стянуть ее свитер через голову и отбросить в сторону. Контраст между ними страшил и восхищал Нанами: Утэна — практически обнаженная, но абсолютно спокойная; она же — все еще одетая почти полностью, но беспомощная и покорная перед лицом стольких новых ощущений. Утэна опустилась перед ней на колени, отлично держа равновесие на диване, и улыбнулась.

— Просто дай мне знать, если я стану слишком торопиться, — мягко сказала она.

— Или слишком замедлишься? — прошептала Нанами, силясь улыбнуться в ответ. Она ужасно нервничала, но в тоже время так хотела этого. Неужели теперь, когда детство осталось позади, все чувства будут только такими? Если желание — то на пару с отвращением, если радость — то с примесью страха?

— Или замедлюсь, ага, — ответила Утэна, смеясь и наклоняясь, чтобы подарить Нанами мимолетный поцелуй, а после она проложила дорожку из поцелуев вниз по шее и завершила ее крохотным дразнящим укусом ключицы, что заставило Нанами испустить отрывистый смешок. Быстро пройдясь руками по груди Нанами, Утэна расстегнула верхнюю пуговицу на блузке, а затем еще и еще, одну за другой; склонившись над Нанами, она оставляла маленькие, мокрые поцелуи на ее горле. Нанами выгнулась и издала легкий вздох; жар превратился в зуд, как будто собственная кожа была ей то мала, то велика. Немного пониже пупка возникли приятные щекочущие пульсации. Утэна нежно лизнула место на стыке шеи и ключицы, отчего Нанами задрожала и сжала бедра; она отчаянно желала сбросить напряжение — и в то же время надеялась на его возрастание.

Все пуговицы на блузке были уже расстегнуты. Утэна прижалась к Нанами, проведя сосками по ее голому животу и заставив содрогнуться. Опираясь на одну руку, Утэна приподнялась и, взглянув на Нанами, покачала головой.

— Боже, зачем тебе столько оборок на лифчике? Ты такая… я не знаю… девочка-девочка.

— Все потому, что у меня безупречный вкус… — Утэна перебила Нанами, накрыв разгоряченными губами ложбинку между ее грудей, и одновременно завела руки под распахнутую блузку, нащупывая застежку бюстгальтера.

Нанами охнула и выгнула спину, слегка приподнявшись над диваном и давая Утэне больше простора для маневров с застежкой. Соски Нанами болезненно вдавились в шелковые чашечки бюстгальтера, и она очень хотела освободить их. Утэна все никак не могла справиться с застежкой: продолжая целовать открытую часть груди и ложбинку, она приглушенно ругалась на «того, кто придумал эти чертовы штуки» — от горячего, щекочущего дыхания на коже Нанами снова рассмеялась. Протянув руки, Нанами надавила на плечи Утэны, усадив ее на диван, а затем, подтянув ноги, села сама.

— Нет, правда, тебе не дается ничто даже отдаленно женственное, — произнесла с упреком Нанами, развернувшись к Утэне вполоборота и выскальзывая из блузки. — И как только ты со своим справляешься?

— Я в основном ношу спортивные, — буркнула Утэна, тяжело дыша. Пользуясь коротким перерывом, она стянула с себя до конца халат и отшвырнула его. — Ненавижу эти проклятые застежки.

Нанами завела руки за спину, одним точным движением расстегнула бюстгальтер и бросила его на пол.

— Ну вот и… ах!

Утэна вдруг снова опрокинула Нанами на диван, прижала одну руку к ее груди, вторую завела между бедер, а губами захватила сосок. Внезапный наплыв ощущений был таким ошеломляющим, что обездвижил Нанами; ладонь Утэны придавила ее промежность сквозь юбку и трусики, и давление это все нарастало. Утэна покатала языком сосок, чертя почти геометрически идеальные круги, и стало хорошо, так непростительно хорошо, но затем сквозь поглотившую Нанами сферу удовольствия пробилось смутное осознание, что делом занята только Утэна, а это неправильно. Протянув обе руки, Нанами снова принялась массировать пружинисто-твердые груди Утэны, невзирая на то, что сама вертелась и стонала под ласками ее губ и рук. Слава Богу, мельком подумалось Нанами, что диван достаточно просторный, и мы не упадем с него. Если будем осторожны.

Утэна переключилась на вторую грудь: лизнула пару раз возле соска, легонько чиркнула по нему языком и сомкнула губы, принимаясь сосать. Рука, остававшаяся между ног Нанами, принялась слегка неуклюже расстегивать пуговицу на юбке. Нанами запрокинула голову и издала нежный вздох, прикрыв глаза и на миг упуская из виду все, что находилось за пределами ее собственного тела. Вернувшись к реальности, Нанами провела рукой по груди Утэны, пересчитала ребра, спустилась к плоскому, покрытому шрамами животу, а после нерешительно забралась под эластичный пояс и двинулась сквозь густые волосы к влажному и горячему пространству под ними. Утэна как раз медленно стягивала с Нанами юбку, но тут же прекратила и отпустила сосок, издав громкий стон, когда Нанами робко развела двумя пальцами ее наружные половые губы. «Большие половые губы», вспомнилось Нанами, и это вызвало в ее памяти другие сухо звучащие научные термины: вульва, клитор. На доске висели цветные схемы, учитель биологии коротко стучал указкой по каждой части рисунка, как будто рассказывая о составных частях двигателя внутреннего сгорания. Девочки хихикали, прикрываясь ладонями, и обменивались взглядами, думая, что все понимают, но они не понимали ничего.

Нанами не имела ни малейшего представления, все ли она делает правильно, и переживала, что где-то ошибется и причинит Утэне боль. Это было самое потаенное место, центр женского тела; как тоннель, ведущий в самое сердце личности. Невозможно было навредить где-то сильнее, чем здесь.

— Все нормально, ведь так? — нервно спросила Нанами, тяжело дыша. — Я не делаю тебе больно или неприятно?

— Нет, — выдохнула Утэна, закрывая глаза. Ее дыхание на груди Нанами ощущалось как жаркий пустынный ветер. — Нет, ты все делаешь хорошо.

Облизнув губы и благодарно кивнув, Нанами неуверенно свела пальцы и, двигаясь очень осторожно, проскользнула ими между половых губ; почти сразу она нащупала маленькую твердую горошинку плоти посреди гладкого внутреннего канала — она знала, что это может быть только клитор. Когда Нанами прикоснулась к этой горошинке, всего на миг, Утэна громко закричала и подалась навстречу ее пальцам.

— Да, — с трудом произнесла Утэна, утыкаясь лицом в груди Нанами, и стала целовать попеременно одну и другую, быстро чередуя облизывание сосков с их посасыванием, — вот так, именно так…

Нанами обхватила свободной рукой Утэну за талию, придвинулась к ней так близко, что лишь ее исследующая рука разделяла их тела, и продолжила ласки — легонько вверх, чуть сильнее вниз — постепенно увеличивая скорость движений. Вместе с Утэной, остававшейся сверху, Нанами перевернулась, и теперь они лежали на боку — Утэна у спинки дивана, — переплетаясь ногами. Вся трепеща, все еще боясь как-то поранить Утэну (Нанами мимоходом даже коснулась точно так же собственного тела, но быстро и стыдливо остановилась после нескольких движений, на которые она осмелилась), она нажала большим пальцем на клитор и изучила открывшееся жаркое отверстие кончиками указательного и среднего пальцев. Видя, что Утэна не возразила — напротив, издала тихий одобрительный звук, — Нанами глубже протолкнула пальцы в тесную, мягкую и гладкую пещерку, вытащила их и засунула опять, продолжая тереть клитор подушечкой большого пальца.

Содрогаясь в объятиях Нанами так, будто полностью утратила контроль над своим телом, Утэна несильно царапнула ногтями вниз по ее спине и принялась ласкать верхнюю часть ягодиц сквозь задравшуюся юбку. Рот Утэны сомкнулся вокруг затвердевшего от возбуждения соска, влажного от предыдущих ласк ее губ. Нанами ускорила темп, всхлипывая при каждом движении их переплетенных ног, заставлявшем то колено, то голень, то бедро Утэны задевать ее закрытую тканью промежность. Каково бы это было, подумала Нанами, если бы рука Утэны касалась ее так, как она сама трогает Утэну сейчас? Похоже, что вся суть в ритме, думала Нанами, продолжая в том же духе: не слишком быстро, но и не слишком медленно. Нанами ощущала, как жар, охвативший Утэну, нарастал, а ее ласки становились все более энергичными, но все менее собранными. Нанами услышала звук, похожий на треск разорванной ткани, когда Утэна наконец-то стянула с нее юбку и бросила ее на ковер, но в тот момент Нанами было все равно. Мир теперь состоял лишь из движений ее руки в этом горячем, странном месте, пульсации ее собственного тела, жадных губ и осторожных зубов Утэны на ее сосках, звуков наслаждения, и запаха пота и возбуждения.

— О да, — страстно произнесла Утэна. И затем спокойнее: — О.

Нанами почувствовала, как быстрые судороги пробежали по всему телу Утэны и вверх по рукам; внезапное резкое напряжение, затем расслабление. Нанами остановила движение пальцев, вынула их и просто распластала ладонь под трусиками Утэны, отдыхая и наслаждаясь влажным угасающим жаром, гордая и счастливая оттого, что принесла Утэне столько блаженства. Нанами с Утэной замерли так на несколько секунд, а затем Утэна приподняла голову и снова поцеловала Нанами, очень нежно.

— Спасибо, — сказала Утэна. — Было хорошо.

— Я рада, — покраснев, ответила Нанами. — Я и не знала…

На пике оргазма Утэны Нанами ощутила, как ее собственное напряжение спадает с удивительной быстротой. Ее тело все еще подрагивало, предвкушая продолжение ласк, но уже более сдержанно.

Утэна убрала вспотевшую челку с лица Нанами и опять нежно поцеловала ее.

— Вот видишь, — тихо сказала Утэна. — Это не всегда плохо. Когда двое неравнодушны друг к другу…

Потянувшись к груди Нанами, она легко коснулась пальцами сосков.

— Отори — дурное место. Оно искажает все хорошее.

Нанами кивнула.

— Отвратительное, — подтвердила она, — председатель…

Утэна вздохнула и поцеловала Нанами в лоб, а затем принялась медленно покрывать поцелуями левую сторону ее лица.

— Он тоже угодил в ловушку, — произнесла Утэна печально. — Наверное, безнадежнее, чем кто-либо другой. Я ненавижу его, и вместе с тем жалею.

«И все еще любишь», — подумала Нанами. Это слышалось в голосе Утэны. Все так переплетено и запутанно. И так сложно различить тот путь, по которому следует идти.

Губы Утэны прошлись по шее Нанами, груди и животу. Просунув пальцы за края трусиков Нанами, Утэна спустила их вниз. Язык медленно сделал круг по светло-соломенным волосам.

До чего все неоднозначно: не поступки, так побуждения.

— О, — произнесла Нанами. — О.

***

Когда все закончилось, они вместе забрались в тесную душевую кабинку в углу ванной, где крошечное окно выходило на заваленный мусором переулок. Они вымыли и вытерли друг друга, и Нанами расчесала волосы, а потом привычными движениями заплела их в косу, убирая со лба.

Утэна надела длинные штаны и рубашку на пару размеров больше. Нанами разгладила как могла свои смятые вещи и натянула их на себя. Юбка немного порвалась, но если не вглядываться, то это было почти незаметно.

У дверей она натянула ботинки и пальто и повернулась к Утэне.

— Когда я пришла сюда, то сама не знала, зачем, — сказала она. — Но теперь я понимаю. Я любила тебя. Любила тебя и не могла этого признать, но не хотела тебя отпускать. Я пыталась снова и снова стать прежней собой, но ничего не получалось.

Нанами замолчала, глядя в пол.

— И что ты собираешься делать теперь?

— Вернусь в Отори, — она посмотрела на Утэну и грустно улыбнулась. — Я стараюсь не питать иллюзий. Я знаю, что твои отношения с Анфи...

Утэна кивнула. Нанами подумала, что она тоже выглядит немного грустно — но, возможно, ей просто показалось. Без халата, со скрытыми шрамами, она выглядела меньше и почему-то уязвимой.

— Не хочешь прогуляться со мной до вокзала? — с надеждой спросила Нанами.

Утэна покачала головой. Теперь была ее очередь смотреть в пол.

— Я не люблю выходить на улицу, — тихо и пристыженно сказала она. Она обхватила себя за плечи, обнимая саму себя и, кажется, не замечая этого. — Я... мне становится лучше. Но небо... я выхожу, смотрю на него — и вижу небо, полное мечей.

Сглотнув, Нанами задумалась: что, если все случилось только потому, что Утэна пыталась казаться смелее? С кем она только что была, с кем занималась любовью? Была это настоящая Утэна — или маска, история для прикрытия? Имело ли это вообще значение? Да, подумала она; раз она задалась этим вопросом — значит, уже имело.

Шагнув вперед, Утэна взяла ее руки в свои.

— Я рада, что ты пришла, — просто сказала она. — Когда вернешься в Отори...

— Они почти не помнят о тебе, — вдруг выпалила Нанами. — Они предпочитают делать вид, что тебя никогда не было, даже несмотря на все, что ты сделала для них.

Утэна вздрогнула, в ее глазах застыла боль.

— Я знаю. Но они счастливы, ведь так?

Чуть помедлив, Нанами кивнула.

— Зато Вакаба и правда по тебе скучает.

— Скажи ей, что я тоже скучаю по ней, — тихо попросила Утэна. — И что я люблю ее.

Нанами залилась краской:

— Я не смогу ей этого сказать.

— Нет, — возразила Утэна, — сможешь.

Наклонившись вперед, она поцеловала Нанами — напористо, приоткрывая губы. Чтобы взять нечто у нее. Чтобы отдать нечто взамен. Нанами ответила на поцелуй, но без уверенности. Ей показалось, что между ними проскочила искра — что-то вроде разряда статического электричества.

— Я не знаю, что делать, — прошептала Утэна. — Я не могу его спасти. Я не знаю, может ли Анфи; наверное, никакими письмами его не спасти. Но ты...

Впервые Нанами услышала в ее голосе страх. На одно странное мгновение ей показалось — отчетливо и ясно, — что Утэны здесь нет, что никого больше нет, что если посмотреть на Утэну достаточно пристально, то она растворится, растает, и Нанами останется одна.

— Я тоже не знаю, — наконец сказала Нанами. Она убрала руки. — Мне пора идти.

— Пока, — сказала Утэна.

— Пока, Утэна.

Она быстро прошла по коридору, мимо лифтов, мимо входа, где висел список жильцов — черный, с единственным именем Химэмии Анфи в нем. Она задумалась, кто еще живет здесь. В выцветшем списке были другие имена, но она не видела никаких признаков других жильцов.

Выйдя на улицу, она оглянулась на выветренный, молчаливый фасад дома. На земле лежал снег, но люди здесь все же ходили. Старушка с собакой, молодой человек, несущий на руках запеленанного младенца. Черепаховая кошка прохаживалась по деревянному забору вдалеке. Небо было голубым и полным солнца, и она поняла, что, скорее всего, никогда больше не увидит Утэну.

От этой мысли стало больно — но не настолько, как она ожидала; одновременно было и нечто приятное. Может быть, это были просто воспоминания: поцелуи, прикосновения, слова. Как она любила и была любимой. Как снова чувствовала себя свободной. Как двигались их тела, вместе и по отдельности, обращаясь по орбитам вокруг друг друга. Это был первый раз — но никаких других больше не будет, и боль от расставания потускнеет и исчезнет, а память останется, даже если они с Утэной больше не увидятся.

Нанами развернулась и зашагала к вокзалу.

Спустя квартал ей повстречалась Химэмия Анфи, в длинном пальто и глуповато выглядящей меховой шапке-ушанке. В ее руках были пакеты с продуктами, из одного из которых выглядывала голова Чу-Чу.

— Отправляетесь домой, Нанами-сан? — спросила она.

Нанами кивнула:

— Было очень приятно снова вас увидеть, Анфи-сан.

Анфи радостно улыбнулась:

— Мне тоже было очень приятно снова вас увидеть, Нанами-сан.

Перехватив пакеты поудобнее, она пошла было дальше. Но, проходя мимо Нанами, Анфи остановилась и посмотрела на ее. Ее взгляд был безжалостен, но жестокости в нем не было; казалось, будто некий бог вложил искру разума в глаза статуи, человеческий голос в ее уста, заставил ее ходить и чувствовать — но она все равно оставалась статуей.

— Ты не вернешься сюда, — сказала ей Анфи и двинулась дальше.

Обернувшись, Нанами выкрикнула, что не ей это решать — но Анфи просто продолжала идти, и Нанами, нахмурившись, пошла в другую сторону. Конечно, не Анфи было это решать — но ее слова не обязательно были приказом.

Ей пришлось простоять на перроне больше часа, ожидая обратный поезд — тот задерживался. К тому времени, как поезд прибыл, зашло солнце и спустились сумерки. На обратном пути она то и дело проваливалась в дрему и выныривала оттуда опять, подхватывая разрозненные обрывки снов. Она стояла на пороге пещеры, и над головой висела луна. В руке она держала факел, пламя которого дрожало и разбрасывало искры в темноте. В небе переливалось северное сияние; гром в воздухе — словно гнев богов. Ноги сами несли ее вглубь пещеры.

Нанами резко проснулась, когда поезд проезжал сквозь тоннель, и подняла руку, чтобы протереть глаза — как будто она плакала во сне. Почему-то она думала о Тоге. О том времени, когда они были детьми. Как добр он был к ней. Неужели в действительности это было всего лишь притворством? Так он сказал — но то, что люди говорят, и то, что они на самом деле чувствуют...

Остаток дороги она сидела в молчании, стараясь не задумываться слишком глубоко.

***

Ножницы щелкали и щелкали. Нанами всегда хорошо удавалось шитье, еще на уроках домоводства. Она подождала, пока горничная, которая обычно штопала и чинила одежду семьи Кирю, возьмет выходной, а потом пробралась в ее комнату, чтобы воспользоваться швейной машинкой. Иначе было бы не избежать вопросов.

Они не выбрасывали старую школьную форму Тоги — вся она хранилась, тщательно упакованная, в коробках в подвале. Конечно, Нанами давным-давно об этом знала; иногда она спускалась туда — в дождливые дни или когда Тога был где-нибудь на экскурсии, — разворачивала форму, прижимала к груди и вдыхала остатки его запаха.

Подшить рукава. Надставить в бедрах. И в груди тоже.

Закончив с этим, Нанами прибрала за собой, сложила все на свои места и отправилась в свою комнату, держа в руках небольшой сверток. Она разделась и вымылась в душе, отскребая каждый дюйм своего тела. Вытерлась роскошным белым полотенцем. Тщательно расчесала волосы, позволив им свободно спадать на спину. Надела трусики и спортивный бюстгальтер, который купила вчера.

Встав перед зеркалом, она оглядела себя. Форму мышц на своих руках и ногах. До сих пор она этого не замечала. К тому же, поняла она, она стала выше. Она надела серые брюки и покрутилась в разные стороны, изучая себя. Утэна носила шорты, но она — не Утэна: по крайней мере, ее не так тянет демонстрировать свою задницу.

Не торопясь, Нанами застегнула китель. Воротник был слегка тесноват, но не хуже, чем у некоторых платьев, которые ей доводилось носить. Она бросила взгляд на будильник около кровати. Семь часов утра. Если идти быстро, то можно добраться от особняка Кирю до школы Отори за полчаса. Но этим утром она собиралась идти медленно.

В такую рань ей мало кто встретился по дороге в школу; только те из учеников, у кого были дела в клубах, или групповые проекты, или дежурство в школе. Тем не менее, некоторые ее заметили — и звонки и сообщения быстро разнесли новость. Когда Нанами подошла к воротам, там уже собралась толпа, и шепотки перебегали туда-сюда, точно крохотные электрические искры. Кто-то смеялся, кто-то показывал пальцем. Но таких было немного. Они провожали ее взглядами, когда она прошла под аркой — не торопясь, с гордостью, придерживая на плече коричневую школьную сумку; и их глаза наполнялись памятью — так медленно трескается лед и вода просачивается сквозь трещины.

«Разве ты не помнишь?» — доносился шепот. — «Была другая девочка, которая так одевалась. Она говорила, что хочет стать принцем. Что с ней случилось? Кто знает... кто знает... кто знает...» Шепот распространялся по школе, словно тени.

Нанами зашла на баскетбольную площадку, с которой уже убрали снег; там тренировалась одна из команд, потея и шумно дыша в холодном воздухе.

— Сыграем? — предложила она.

Баскетболисты посмотрели на нее так, будто она сошла с ума. Нанами сбросила китель и вышла на площадку одна против пятерых — и выиграла. Когда она уходила с площадки, кто-то кинул ей полотенце — вытереть пот со лба. Она не разглядела, кто это был; слишком много там было народа. Она заметила среди них Кэйко, Айко и Юко. Она улыбнулась им, и они смущенно отступили назад, затерявшись в толпе. Кусочки льда, всплывающие и тающие в потоке.

Когда Нанами наконец вошла в здание школы, ее остановила Дзюри:

— Что ты делаешь, Нанами?

— Иду в школу, сэмпай.

— Я имею в виду — в этой форме.

— Но ведь это не запрещено правилами?

Дзюри искоса взглянула на нее, а потом улыбнулась.

— Нет, — сказала она, — не запрещено, нет такого правила.

В ее глазах мелькнуло нечто вроде жажды.

Нанами улыбнулась в ответ — и заметила краем глаза Сиори, которая стояла в тени белой колонны и глядела с притворным негодованием; ее вдруг замутило.

— Нам бы просто забыть, что это вообще случалось, — услышала она собственный голос, будто издалека. — Память необходима, но также и забвение; простить и забыть — и то, и другое вместе, не по отдельности. Нужно забыть, чтобы простить. Но я не могу забыть.

Она быстро прошла мимо Дзюри. Часы показывали без пяти девять, начинались уроки. Нанами пыталась вести себя так же, как обычно, но все до единого в классе смотрели на нее, даже учителя. Математика, английский, литература. Мики не сводил с нее взгляда. В его глазах застыла мука памяти.

Во время обеда она отыскала Вакабу под деревом на склоне холма. Никого больше рядом не было. Снег уже таял, и Вакаба сидела на пятачке зеленой травы, подтянув колени к груди. Она подняла на Нанами покрасневшие глаза.

— Она просила передать, что скучает по тебе и что любит тебя.

Вакаба заплакала, и Нанами, опустившись на колени, обняла ее, вытерла слезы носовым платком и поцеловала в лоб.

По дороге в башню председателя она столкнулась с Тогой и Сайондзи — они как раз вернулись из своего лагеря, высокие, здоровые, посвежевшие. Они стояли по обе стороны дорожки, точно стража, сложив руки на груди.

— Нанами, — сказал Тога, — ты делаешь большую глупость. Вся школа только об этом и говорит.

Сайондзи не произнес ни слова, просто стоял с другой стороны. Их тени пересекали дорожку прямо перед ней.

— Надеюсь, обо мне говорят что-нибудь хорошее? — спросила она.

— Ты навлекла позор на всю нашу семью, — в голосе Тоги звучала тревога пополам с разочарованием — прежде она не слышала подобного. — Разве ты не понимаешь, что делаешь?

— Да, — ответила Нанами, — я понимаю.

Она перешагнула через обе их тени и прошла мимо, к подножию башни председателя, к высоким изящно украшенным дверям. Розы всех цветов. Обернувшись, она посмотрела назад, на здания Академии Отори. Солнце садилось. Как время могло пройти так быстро, подумала какая-то часть ее разума. Тени зданий скользили по школе. Она видела среди них другие здания, смутные очертания, похожие на миражи, с окнами и дверьми, линии набросков, очерчивающие пустые контуры башен и залов, тени, отброшенные невидимыми сооружениями, здания, которые не отбрасывали тени.

Двери лифта открылись. Она ступила в пещеру.

***

Край Света сидел на подоконнике, когда она вошла в планетарий. Одну длинную ногу он подобрал к груди, другую — вытянул. Алое зарево заката за окном подсвечивало его сзади. Такая поза придавала ему некое сходство с насекомым, подчеркивая резкие линии его тела.

— Привет, Нанами-кун. — Он не повернулся к ней, глядя на закат. — Я знал, что ты вернешься.

Он уронил руку, свесив ее с подоконника. В пальцах был зажат белый конверт с оторванным краем; она заметила внутри письмо — все еще сложенное.

— Ты нашла ее?

— Я нашла то, что от нее осталось, — сказала Нанами.

Она пересекла комнату, не сводя глаз со стола председателя. Горы и груды документов; он не разбирал их. Некоторые бумаги уже покрылись пылью, и воздух казался затхлым. На стопке вскрытых конвертов лежал нож для писем с золотой рукояткой. Пол возле стола был завален смятыми обрывками бумаги, покрытыми недописанными строчками.

— Как там... моя сестра? — он обернулся к ней через плечо.

— Она по-прежнему ваша сестра, — ответила Нанами. — Я не знаю, что еще можно сказать.

Край Света кивнул, вытаскивая последнее письмо из конверта.

— Дорогой брат, — зачитал он. — Я надеюсь, это письмо найдет тебя в добром здравии. Прошлой ночью мне снова снился замок, брат. И лодки на воде, и фейерверки, и музыка. Зима здесь длится долго, брат...

Шагнув вперед, Нанами оперлась рукой на край стола. Она посмотрела на нож для писем — очень внимательно. Он слегка колыхнулся, но остался ножом. Нагнувшись, она подобрала смятый листок, расправила его и начала читать.

Лишь только солнце выглянет из колыбели,

возлягу рядом с твоим телом в лодке и по реке ее направлю.

И душу свою на груди твоей я оберну в сияющее ожерелье,

и собственное имя в плоть твою я вплавлю.

«Чу-Чу передает привет, брат. Я не скучаю по тебе, но иногда мне бы этого хотелось».

Сестра, закована, ослеплена

в любви ты темной круговерти.

В сей час запрета я тебя коснусь

в свободных белых одеяньях смерти.

— Это не мои слова, на самом-то деле, — вдруг произнес Край Света, бросая письмо на пол. — Я их позаимствовал. Сперва они казались такими правильными, но потом... — он замолчал, повернулся к ней спиной и перебросил ноги через подоконник, свесив их над обрывом. — Сперва в письмах я просил ее вернуться домой. Приказывал ей. А потом начал извиняться. И я сожалею. Я действительно сожалею. Теперь, когда она ушла, многое видится гораздо яснее, — его голос на мгновение дрогнул. — Но что толку в словах? «Я не скучаю по тебе, но иногда мне бы этого хотелось».

Нанами хранила молчание. Протянув руку, она взяла нож для писем. Отбросила недописанное письмо, подобрала другое.

— Все ее письма заканчиваются так.

И спасибо за то, что в глазах ее нет больше места тревоге.

А мне раньше казалось, что и так хорошо, и не стоит ничего трогать.

— Я смотрю на звезды, Нанами-кун, — тихо произнес Край Света — с болью в голосе, но в то же время с неким достоинством. — Я смотрю на них, и все, чего я хочу — снова стать солнцем. Солнце — всего лишь звезда, знаешь ли, — он сглотнул. — Только ближе. Но не слишком близко. Когда оно слишком близко, то несет только смерть.

Край Света уронил руки на подоконник — словно готовясь оттолкнуться и взлететь в космос.

— Ты закончил? — спросила Нанами, вертя в руках нож для писем.

Акио удивленно оглянулся.

— Это была очень милая речь, но если только произносить речи и цитировать отрывки из стихов, которые кажутся уместными, — это ничего не изменит на самом деле, ведь так?

Он не ответил.

— Слезай с подоконника, что ли.

Он послушался — с несколько ошеломленным видом. Нанами шагнула вперед. Опустив взгляд на свою руку, она увидела, что нож для писем исчез: меч — золотая рукоять и острый обломок клинка в несколько дюймов.

Акио наблюдал за ее приближением со страхом в глазах, но в то же время — с предвкушением и жаждой. Он поднял руку и принялся расстегивать рубашку, обнажая перед ней грудь. Она смотрела, как мышцы на его гладкой смуглой груди легко колеблются в такт дыханию.

— Давай же, — выдохнул он; его голос прозвучал резкой, визгливой пародией на его обычный ровный баритон, как будто маленький мальчик пытался казаться взрослым; голос был полон жалости к себе и давней, глубокой боли. — Закончи это. О, пожалуйста, закончи. Мне так... сестра, мне так жаль.

Нанами подняла сломанный меч, целясь в его грудь — а потом отбросила клинок и ударила его по лицу раскрытой ладонью. Меч укатился в угол, будто металлический паук.

— Нет, — она повысила голос. — Думаешь, это настолько просто? Думаешь, я просто убью тебя — и все опять станет как надо? Нет. Ты не отделаешься так просто. Кому-кому, а тебе не светит стать мучеником. Ты не можешь взять и все исправить своей смертью. Так не получится.

Подняв руку, Акио коснулся алого отпечатка ее ладони на своем лице. В его глазах по-прежнему были жалость к себе и боль, но еще — искра гнева. И, возможно, понимание.

— Тогда как же получится? — с легкой насмешкой переспросил он.

— Я... я не знаю, — Нанами вдруг запнулась, потеряв уверенность.

«Что я делаю?» — подумала она. Внезапно она почувствовала себя той, кем была на самом деле: всего лишь напуганной, глупой девочкой, которая надела школьную форму своего брата, притворяясь кем-то, кем она не была, притворяясь, что в этот раз сможет стать этим кем-то — сможет наконец заполнить ту дыру в мироздании, где должен быть принц, спасатель, спаситель...

— Прекрати! — Она ударила его снова; на этот раз — не пощечина, а удар кулаком, сбивший его с ног. — Ты что, не видишь? Все еще не понял? Говоришь, нет никаких принцев и не бывало никогда. Никаких героев. Никакого добра. Только эгоизм и вожделение. Вот так и устроен мир. — Она глубоко вздохнула; он поднял голову и вытер кровь с губ. — Но она говорила... она говорила, что принцы есть. Что есть герои. Она говорила, что можно быть добрым, и сильным, и отважным, даже если вокруг одна жестокость, слабость и трусость. Одни пороки. Ты можешь ошибиться. Можешь проиграть. Но ты не можешь просто сдаться! Ты... — Ее голос снова прервался, падая с высот воодушевления. «Неужели я правда верю во все это? — подумала она. — Верю в это сейчас? Или просто убеждаю саму себя, что верю?»

Акио не поднимался с пола, глядя на свое смутное отражение в полированных плитах. Он ничего не ответил. А потом — заплакал. Слезы текли из его глаз в полной тишине, с тихим звуком падая на пол и исчезая. Казалось, он даже не замечает этого.

— Хотел бы я, чтобы это было так просто, — едва слышно сказал он. — Но это не так. Они убили ее. Убили, а я не смог ее спасти. Искренности недостаточно. Власть...

— А ее достаточно?

Акио выглядел больным, краска схлынула с его лица; даже его одежда казалась выцветшей и истрепанной. Его собственное отражение в зеркальных плитах пола выглядело лучше. Каждая падающая слеза делала его четче и яснее. Косые лучи закатного солнца из окна окутывали его белым сиянием.

— Нет, — сказал он наконец. — Нет.

Он водил рукам по плитам, словно пытаясь подобрать отражение с пола и вернуть его себе, — но отражение лишь становилось яснее с каждым отчаянным движением его пальцев.

Нанами наблюдала за этой борьбой, не говоря ни слова. Она уже сделала все, что могла, исполнила непроизнесенное обещание, которое дала Утэне. Вернула в школу память о принце. Вошла в пещеру — так далеко, как только могла. До последней из цепей.

Она не знала, сколько часов прошло, но когда солнце полностью село и настала ночь, отражение Акио в плитах потускнело и растворилось, и он поднял голову, глядя на нее. Его ногти, царапавшие пол, были в крови, и его лицо выглядело изможденным. В остальном его внешность не изменилась. Но глаза, что-то в его глазах... страх, и неуверенность, и недоверие. Все знакомые ей чувства. И надежда.

— Ну вот, — сказала она, наклоняясь и протягивая ему ладонь. — Дай руку. Я помогу тебе встать.

Медленно и неуверенно он протянул руку ей.

За пределами планетария, высоко над ним, начали восходить звезды — далекие солнца.

конец

Автор: Alan Harnum, переводчики: Альре Сноу, Kuma Lisa

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Переводы
• Под кожей