Фуга

---

Саундтрек:

Скачать архив (95 Мб)

* * *

Глава первая

* * *

Он был в спальне, делал уроки, когда в дверь позвонили. Наверняка это Кодзуэ, вернулась со свидания, хочет, чтобы он спустился к двери и был вынужден смотреть на проводы, — она уже делала так раньше.

Мики скорчил кислую мину и снова зарылся в задачник. После последней дуэли он решил: всё, больше он не позволит собой помыкать; как бы ни решила жить сестра — хватит ей указывать, как жить ему.

В дверь снова зазвонили, настойчиво. Он захлопнул книгу и подошёл к окну, из которого было видно входную дверь. Раздёрнул занавески, открыл окно и высунул голову наружу, в ночь. Он был уверен: в такую темень, после десяти вечера, накануне учебного дня — это может быть только Кодзуэ.

Это была не Кодзуэ.

Он начал извиняться ещё до того, как закончил открывать дверь.

— Извини, Нанами-кун, я был занят, — он сделал паузу, окинул гостью взглядом и сморгнул. — Эй, а что случилось? Вид у тебя…

В одной руке у Нанами был школьный ранец, в другой, кажется, рюкзак со спортивной формой, а выражение её лица было настолько виноватым, жалким, разбитым — такой он не видел её ещё никогда.

— Можно войти? — сказала она таким тоном, что было ясно: ждёт, что он ответит «нет», а вдобавок, может статься, ещё и спустит собак, чтоб её прогнать.

— Да-да, конечно, — он отошёл от двери. — Ты в порядке?

Нанами перешагнула порог и наклонилась, ставя сумки на пол прихожей, возле одёжного шкафа. Закрыв за ней дверь, Мики стоял, глядя, как она снимает туфли, и то сцеплял, то расцеплял пальцы.

Прошло с полминуты, а Нанами так и не проронила ни слова; Мики откашлялся и повторил вопрос.

— Нет, — ответила Нанами, выпрямившись.

Смущённый, но по натуре склонный к гостеприимству, Мики открыл шкаф и указал ей на полки для обуви, где лежали тапочки для гостей. Нанами поставила туфли в одно из узких отделений и взяла пару тапочек. Потом она опять подобрала свои сумки и так и застыла посреди прихожей; вид у неё был неловкий и потерянный.

— Эй… — он неуверенно дотронулся до её плеча, опасаясь, что она отшатнётся. Она не отшатнулась. — Нанами-кун, в чём дело? Что-то случилось? — Он разглядывал её кислое лицо и пустые глаза. Сквозь его голову бурным потоком полились ужасные мысли о том, что же могло так ранить Нанами — ту, что всегда казалась чем-то вроде непреодолимой силы. — Может, позвонить твоему брату?..

— Нет! — вскрикнула она. Затем добавила, уже тише: — Нет… нет, этого не надо.

Её взгляд метался из стороны в сторону, то мимо Мики, то опять на него, то снова мимо. Наконец, она определилась, уставившись на свои ноги, которые, казалось, пустили корни в коврик на полу.

— Мики-кун, можно мне остаться на ночь у тебя?

Тон фразы был совершенно невинным, почти детским, и всё же лицо Мики слегка покраснело.

— Если надо, оставайся. И всё же… не расскажешь мне, что случилось? — он бросил многозначительный взгляд на сумки. — Ты сбежала из дома?

Нанами призадумалась.

— Похоже, что так.

Мики потрогал подбородок. Если что-то и могло заставить Нанами уйти из дома и расстаться с Тогой, то только… собственно, только сам Тога. Мики был в курсе — ещё как в курсе, — что президент совета в последнее время замышляет что-то странное и действует заодно с председателем — с Краем Света, загадочным Отори Акио. Во имя Мировой Революции.

— А зачем сбежала?

Нанами в ответ нахмурилась.

— Не хочу об этом говорить.

Мики пожал плечами и убрал с её плеча руку.

— Ладно. Если всё же захочешь рассказать — я всегда к твоим услугам.

Мгновение спустя сердитое выражение сошло с её лица, и она опять выглядела грустной и потерянной.

— Спасибо, Мики.

Он слегка дотронулся до её спины — заметив, что её мышцы сведены от напряжения, — и провёл её по коридору до кухни.

— Да не за что. Я заварю тебе чай — судя по твоему виду, лишним он не будет.

Он щёлкнул выключателем на стене при входе; Нанами села за маленький кухонный столик, сложив сумки на мощёный голубым кафелем пол возле стула. Мики достал из серванта чайник и набрал воды из-под крана.

— Ты же в первый раз у меня дома, Нанами-кун?

— Вроде бы, — сказала она неуверенно. — Мы не так уж и часто видимся после уроков, разве что на вечеринках.

— Да уж, да уж. — Чайник малость переполнился, и Мики слил лишнюю воду из носика; вода струилась, закручивалась и исчезала в сливном отверстии. — Какие у тебя планы на школьный фестиваль? Он уже скоро.

— Как-то не думала об этом, — ответила Нанами. — А ты будешь играть на рояле на концерте?

— Ага. Уже репетирую, — он поставил чайник на плиту и включил газ посильнее. — Только трудно это, — пробормотал он. — Так трудно найти верное звучание. Выходит то слишком слабо, то слишком мощно.

— А ты, значит, ищешь нечто среднее? — тихо спросила Нанами. И, не дав ответить, продолжила: — И наверняка всё ещё думаешь о ней, когда играешь.

— Да, — ответил он прохладно. — О ком хочу, о том и думаю. — Он открыл сервант и оглядел коробки с чаем. — Тебе какой? У меня тут на любой вкус. Эрл Грей, много разных травяных…

— Зелёный.

Он кивнул, снял с полки коробку, вынул пакетики, вернул коробку на место. Из другого серванта он достал бело-голубой фарфоровый чайник и, бросив в него пакетики, поставил на разделочный стол у плиты. Затем он сел напротив Нанами.

— Ну так вот, — сказал он.

— Что «так вот»? — отозвалась она.

— Тога-сэмпай знает, что ты ушла?

— Не знаю. Может быть. Мне всё равно. — Фразы срывались с её губ тяжело и раздельно, каждая фраза — как обвал.

Мики сдержал вздох; он не мог вообразить, что же так расстроило Нанами, что же такое мог сказать или сделать Тога, что заставило бы её сбежать из дома.

— Если брат знает, что ты ушла, то, должно быть, волнуется.

— Сказала же, мне всё равно! — резко бросила она. Потом добавила, уже мягче: — Мики, я не хочу об этом говорить.

— То есть, надеешься, что я разрешу тебе остаться просто так, без всяких объяснений?

Она отвела глаза; похоже было, что вот-вот разрыдается. Мики слегка рассердился было из-за её упрямства, но раздражение схлынуло, не устояв перед сочувствием. Нанами, пожалуй, всё-таки была его подругой, пусть даже часто вела себя надменно и высокомерно, а то и вовсе жестоко.

— Мне просто надо где-то переночевать, — тихо сказала она. — У меня не будет неприятностей. Пожалуйста.

Мики ощутил тупую, давящую боль в груди. Невыносимо было видеть кого-то — кого угодно — в таком печальном состоянии.

— Нанами…

Она скрестила руки на груди и склонила голову; было видно, как её тело пробрала дрожь. На миг ему пришла в голову мысль подняться со стула, обойти вокруг стола и обнять её: казалось, он ещё не встречал никого, кто столь же нуждался бы в утешающем прикосновении. Но Мики был не склонен к физическим знакам внимания — он всегда таким был, даже в детстве он неохотно обнимал и целовал родителей и не любил, когда то же самое делали они. Всё это больше пристало Кодзуэ. Обними он сейчас Нанами — она едва ли сочла бы это утешением.

Пар поднимался из носика чайника неторопливыми, ленивыми, толстыми клубами. Мики взглянул на Нанами, затем отодвинулся от стола и поднялся, чтобы перелить кипяток в заварочный чайник. Пролив немного на разделочный стол, он раздражённо цыкнул и взял возле раковины посудное полотенце, чтобы подтереть дымящееся водяное пятно. Тонкое полотенце под его рукой почти сразу же стало нестерпимо горячим, заставив ладонь слегка покраснеть.

— Мики?

Он оглянулся, вешая полотенце обратно на вешалку под раковиной.

— А?

— Ты не поранился? Ты только что вскрикнул.

— Правда? — он тихо усмехнулся. — А я и не заметил. Нет, просто слегка ошпарил руку, ничего страшного. — Он подошёл к Нанами со спины и положил руки ей на плечи, глядя на неё с улыбкой; она откинула назад и чуть повернула голову, заглядывая ему в глаза.

— В общем, не буду тебя больше изводить. Можешь спать эту ночь на моей кровати, в нашей с Кодзуэ комнате, а я лягу на диване в гостиной.

Мгновение спустя, к удивлению Мики, она положила голову на плечо, прижимаясь прохладной, мягкой щекой к тыльной стороне его ладони.

— Мики-кун…

Он разглядывал её волосы — светлые, тонкие. Он едва не поднял свободную руку — ту, что не была под её щекой, — чтобы дотронуться до этих волос, убрать их с тонкой шеи, с фиалковых глаз… Едва не поднял.

— Всё уладится, Нанами-кун, — пробормотал он. — Правда.

— И как у тебя только получается такое говорить? — сказала она почти ласково, поднимая голову; Мики отчасти пожалел, что больше не чувствует прикосновения её щеки. — Небось, и впрямь всегда уверен, что всё к лучшему.

— Почти всегда, — отстранённо ответил он, убирая руки с её плечей. — Чай, должно быть, уже почти готов.

— Правда? Точно уже настоялся?

— Я люблю не очень крепкий. А ты?

— Я тоже.

Он вытащил пакетики, достал чашки, поставил их вместе с чайником на середину стола. Нанами наполнила чашки. Какое-то время они молча потягивали чай, но вскоре из прихожей раздался звук открывающейся двери.

— Кодзуэ пришла, — сказал, вставая, Мики.

— Да? Я как раз думала, где же она…

— Ходила на свидание, — ответил он коротко и направился в прихожую. Нанами за ним не пошла.

— Привет, — поздоровался он.

Кодзуэ, уже успевшая переобуться в тапочки, удостоила Мики беглым взглядом. На ней была короткая чёрная юбка и облегающий тёмно-синий свитер с длинными рукавами.

— Как погуляли?

Она ухмыльнулась в ответ, слегка приподняв брови.

— Болтал он занудно, целовался плохо. Выводы делай сам.

Она проскользнула мимо Мики, направляясь на кухню; он сморщил нос от чересчур сильного запаха духов и пошёл следом.

— Кодзуэ, у нас…

Она уже стояла в дверях кухни и разглядывала Нанами, слегка нахмурившись.

— Что она тут делает? — спросила Кодзуэ, опять уставившись на Мики.

— Привет, Кодзуэ, — тихо сказала Нанами.

— Нанами-кун переночует у нас, — твёрдо ответил Мики, словно бросая сестре вызов и ожидая возражений.

Хмурая мина Кодзуэ перетекла в какую-то кривую улыбку; она перевела взгляд на Нанами, потом опять на Мики — а потом засмеялась, глухо и недобро.

— Вы двое? Надо же, я и не догадывалась. Мне лечь спать на диване, чтоб вы могли уединиться?

— Не говори гадостей! — резко бросил Мики — и заметил, как Нанами вздрогнула. Что же он сказал не так?

Кодзуэ закатила глаза.

— Извиняюсь. Забыла. Она же просто гость. — Она обернулась к Нанами и приторно, с сарказмом, проговорила: — Я так рада тебя видеть, Нанами-тян! А твой братец в курсе, что ты ночуешь в гостях?

— Кодзуэ! — выпалил Мики. Усилием воли он заставил себя понизить голос. — Хватит.

— Ладно, ладно, — ответила та. — А ты учись расслабляться и не будь таким серьёзным. Я же просто подкалываю. — Она шмыгнула в коридор, на миг задев Мики плечом и бедром, и направилась к лестнице. — Если что, я наверху.

Окинув взглядом Нанами — та сидела молча и ни на что не реагировала, — Мики бросился вдогонку; на середине лестницы он догнал Кодзуэ и задержал, поймав за локоть. Та обернулась; в её глазах и лице читалось лишь безразличие.

— Чего?

— Слушай, — прошипел, почти прошептал он. — У Нанами сейчас неприятности, и ей надо остаться здесь, хотя бы на эту ночь. Она будет спать в нашей комнате, на моей кровати. Не обижай её, ладно?

— Ого, — вяло сказала Кодзуэ. — А я-то думала, тебе небезразлична только одна девушка — Химэмия-сэмпай.

Он покраснел. Чёрт бы побрал её за то, что она умеет с ним так обходиться, что всегда знает наверняка, на какие кнопки надавить.

— Нанами — моя подруга, и я за неё волнуюсь. Только и всего.

Кодзуэ зашагала дальше по ступенькам, Мики — за ней.

— Точно? Только и всего? Как знать — она очень даже симпатичная. Не иначе, думаешь набрать гарем? И кто следующий — Химэмия с её соседкой?

— Не зли меня, — сказал он, краснея ещё сильнее от тех образов, которые — помимо его воли — рождали в голове слова Кодзуэ. Та пожала плечами.

— Просто говорю правду, — ответила она, открывая скрипучую дверь. — А тебя это бесит, потому что ты построил жизнь на вранье, и теперь, как сам видишь, это враньё кругом рушится, как бы ты ни старался выстроить его заново.

— Кажется, сегодня какие-то птицы кружили над домом, — сказал Мики чуть погодя. — Возможно, родители наших птенцов. Может, скоро вернутся за ними.

Кодзуэ фыркнула.

— Всё ещё кормишь их?

— А ты что, предлагаешь уморить их голодом? — хмуро бросил Мики.

— Родители не вернутся. Смирись.

Она шагнула в спальню и закрыла за собой дверь. Мики ненадолго задержался, глядя на деревянную поверхность, потом тяжело вздохнул и побрёл вниз, на кухню.

Нанами всё так же сидела за столом. Кажется, даже к чаю не притронулась с тех пор, как Мики ушёл. Сидела, чуть подавшись вперёд и поставив локти на стол, а чашку бережно держала в ладонях.

— Извини, что тебе пришлось всё это видеть, — заговорил он спустя миг, надеясь, что его лицо уже не выдавало недавнего смущения.

— Вы с Кодзуэ совсем одни здесь живёте, да? — спросила Нанами, как будто вовсе не расслышала.

— Ага.

— Ты ведь старше её?

Сам того не ожидая, Мики слегка улыбнулся.

— Ага. Минут на пять.

Она подняла голову и пристально на него посмотрела.

— Каково это — иметь младшую сестру?

Улыбка сошла с его лица, и он опять вздохнул.

— Знаешь, иногда кажется, что ничего труднее в целом мире нет.

* * *

«Вот ведь фиалка — пошла в ванную надевать ночнушку. Можно подумать, для кого-то секрет, что там у неё под мундиром. Он же на ней сидит как перчатка».

Лёжа под одеялом лицом к окну, Кодзуэ улыбалась. Презабавная, на её взгляд, картина: драгоценная маленькая Нанами сбегает из дому в припадке задетого самолюбия — не иначе, опять решила, что брат нанял для неё киллера. О боже, как Кодзуэ тогда смеялась, узнав об этом!

Не менее забавным было и другое: Мики вовсе не придал значения тому факту, что он был первым, к кому Нанами пришла искать убежища. Наивные до чёртиков, что он, что она — не понимают даже собственных мотивов. Да, в общем-то, таких людей большинство: столько разных устремлений тянут их в разные стороны, а они зачастую притворяются, будто этих устремлений вовсе нет.

Скрипнула дверь; свет из прихожей просочился в комнату, разогнав темноту по углам. Кодзуэ не шевельнулась, когда Нанами вошла и закрыла за собой дверь, позволяя мраку снова развернуться. Пусть думает, что она спит.

Лёгкие шаги прошелестели по полу — на цыпочках, что ли? Как любезно: Нанами старается её не разбудить. Прошуршала одёрнутая простыня, заскрипели под тяжестью тела пружины в матрасе.

Когда снова стало тихо и темно, Кодзуэ заговорила.

— Так почему ты первым делом пришла сюда?

— А?

— Должна же быть причина.

Похоже, Нанами немного осторожничала. Кодзуэ вновь улыбнулась в темноте.

— Просто это было первое место, которое пришло на ум.

— А почему оно первым пришло на ум?

— Не знаю.

— Лучший способ узнать себя — задуматься, по какой причине ты делаешь то, что делаешь как будто без причины.

— А ты, выходит, знаешь причины всего, что делаешь? — Нанами засомневалась.

— Конечно, — спокойно ответила Кодзуэ.

— Тогда зачем ты полезла на тот карниз за птенцами?

Кодзуэ приумолкла, а затем сказала:

— Тебе нравится мой брат?

— Что? Ну разумеется. Не могу представить, кому бы он не понравился.

— Я имею в виду, не только как друг.

— А ты зачем у меня такое спрашиваешь?

— Могу помочь, знаешь ли. Если только он тебе нравится. Ты ему подходишь всяко лучше, чем эта его Химэмия Анфи.

— И то правда, — ответила Нанами. Затем добавила: — Не то чтобы он мне нравился не только как друг. Просто думаю, что хватит ему зацикливаться на этой девице — уж больно она странная. — Она хихикнула, немного нервно. — А зато старший брат у неё классный.

— Выдающийся мужчина, — согласилась Кодзуэ.

— Правда? Выходит, ты с ним знакома.

— И очень хорошо знакома.

— А я вот только сегодня с ним встретилась… — голос Нанами звучал мечтательно.

Кодзуэ ухмыльнулась. Эта девчонка и знать не знает, чтó на неё надвигается — а оно надвигается, неудержимо, с самого Края Света…

— Ну так как тебе мой брат, на самом деле?

— Говорю же, он мне друг. — Теперь Нанами была рассержена и защищалась. — Ты что, плохо слышишь?

— Да ладно, скажи мне как есть, — елейно проговорила Кодзуэ. — Милые младшие сестрички вроде нас должны друг другу доверять.

«Покажи мне своё сердце, милая Нанами. И если мне не понравится его цвет, то я, быть может, вырву его из твоей груди, красное и окровавленное, и выставлю всем напоказ — пускай люди позабавятся».

— Спокойной ночи, Кодзуэ, — твёрдо сказала Нанами. Разговор был окончен. Пауза, а затем вздох, неуверенный, словно с непривычки, и такое же неуверенное продолжение: — Прости, что я вот так навязалась вам с Мики. Каково это — делить комнату со старшим братом? Вы с ним беседуете по вечерам, перед сном? Наверное, это здорово.

— Нет, — сказала, чуть помедлив, Кодзуэ. — Нет, мы вообще почти не разговариваем. Обычно просто ложимся спать. Сразу спать. Без разговоров.

* * *

Наутро её разбудила Кодзуэ, мягкой поступью вошедшая в спальню после душа, завёрнутая в одно полотенце на голое тело. Нанами подняла с подушки заспанное лицо, увидела, как синее полотенце спадает с бледных изгибов фигуры, и просто закрыла глаза и вновь легла, ожидая, пока Кодзуэ оденется.

Какая же она странная, эта девчонка — совсем не похожа на брата. О чём она только думала, задавая такого рода вопросы? Это совершенно её не касается. Пусть Мики и вправду славный — даже милый, можно сказать, — но не такой классный, как председатель. Такой загадочный мужчина, и так добр к своей сестре… Тога уж точно не сел бы рядом просто так и не позволил бы накормить себя ледяной стружкой… теперь он всякий раз находит себе дело поинтереснее, или…

Впрочем, какая разница — всё равно он ей не брат.

Кодзуэ что-то мурлыкала под нос, тихо-тихо. Красивая мелодия. Нанами услышала звук шагов по полу, затем шаги замерли. Кодзуэ стояла прямо у кровати.

Нанами затаилась, крепко зажмурясь и не шевелясь. Прошло с полминуты, а Кодзуэ так и не сдвинулась с места. Не в силах больше терпеть, Нанами открыла глаза.

— Чего?

Ещё мгновение на лице Кодзуэ оставалось то выражение, с каким она, должно быть, подошла к кровати — а может быть, и до этого её лицо было таким — и Нанами пробрал липкий страх: она поняла настоящую причину того допроса, что устроила ей ночью Кодзуэ. И поняла, почему та называла себя «диким зверем»: вид у неё сейчас — насколько Нанами могла судить — был такой, словно она вот-вот нагнётся и вонзит свои белые зубки ей в горло.

Наваждение пропало, и Кодзуэ приняла свой обычный, слегка безразличный ко всему вид.

— Ага. Всё-таки ты не спала.

— Нет, — буркнула Нанами, борясь с искушением вскочить с кровати и кинуться вниз по лестнице с криком: «Помогите!» — А ты чего тут так стоишь?

— Повезло тебе — вот так просто провести ночь в постели моего брата. — Кодзуэ ухмыльнулась; слишком старческой была эта ухмылка для её молодого лица. — Жаль, его самого в этой постели не было, а?

Нанами молча уставилась на неё, а потом сказала, словно ушам не веря:

— Какого чёрта ты несёшь?

— Да так, ничего. До скорого. — Сказав это, Кодзуэ вышла.

Нанами села, выпрямившись, на маленькой кровати, подобрала ноги, положила локти на колени, а подбородок на локти. Она поняла, что слегка покраснела; заметила ли это Кодзуэ? Нет, ну а чего она ожидала, говоря такое? Когда слышишь такие непристойности, то картинки в сознании рождаются одной лишь силой внушения, даже если сам ты никогда и не думал ни о чём подобном.

Она поднялась с постели, взяла рюкзак, в который сложила свою одежду, и вышла в коридор, направляясь в маленькую ванную с голубыми стенами, чтобы принять душ. Проходя мимо лестницы, она услышала голоса, доносившиеся из прихожей, задержалась и прислушалась.

— Ну что, вы с Нанами-кун поладили?

— Вполне. А тебе как спалось на диване? Хорошая тренировка — пригодится, когда женишься.

— Что ты из себя строишь?

Смех Кодзуэ, такой же злой, как и прошлым вечером, зазмеился вверх по ступенькам, словно уродливый чёрный дым.

— Вы с Нанами — отличная пара. Оба не видите, что творится у вас под носом, и оба помешаны на том, чего вам никогда не видать.

— Кодзуэ, да что на тебя нашло?! Эй!..

Было слышно, как входная дверь открылась, а затем закрылась — не с такой силой, чтобы сказать «захлопнулась». До ушей Нанами долетел едва слышный вздох Мики. Послышались шаги — похоже, он направлялся к лестнице. Нанами поспешила в ванную.

Оставаться здесь ещё на одну ночь никак нельзя. Будь Мики один — всё было бы хорошо, даже просто отлично. Пили бы чай вдвоём, общались, узнавали друг друга поближе… Но Кодзуэ — слишком странная, слишком страшная.

Нанами быстро приняла душ и переоделась в запасной мундир Школьного совета. Он немного помялся от пребывания в тесных недрах рюкзака, и она как могла разгладила его, смотрясь в запотевшее зеркало на двери душевой. Если так будет продолжаться, придётся искать прачечную самообслуживания или что-то в этом роде.

А долго ли ещё так может продолжаться? Здесь она точно не останется ночевать — но куда ещё пойти? Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-то из простушек вроде Кэйко, Айко и Юко увидел, до чего дошла Нанами, сбежав из дома. Может, пойти к Дзюри? Но она не знакома с Дзюри так же близко, как с Мики, да и побаивается её, честно говоря. А всё-таки, если подумать… по крайней мере, Дзюри — девушка, она могла бы всё понять. И сестры у неё нет, это тоже плюс.

Спустившись, она застала Мики на кухне — он намазывал маслом тост. На голубой тарелке лежала яичница, в миске — нарезанное яблоко и смесь ягод; в одном стакане апельсиновый сок, в другом молоко. Маленький кухонный столик, накрытый на одного.

— Доброе утро, Нанами-кун! — весело сказал Мики и улыбнулся, кладя тост на тарелку и ставя рядом баночку варенья. — Как спалось? Я тебе приготовил завтрак.

Слегка потрясённая, она села за стол.

— Спасибо. А ты ничего не будешь?

— Я поел, когда встал.

— Это когда?

Он вытащил часы.

— Примерно два часа назад. Вот, приходится вставать рано, чтобы покормить птенцов.

— Уже ведь почти две недели прошло с тех пор, как вы их взяли?

— Да, где-то так.

— А родители до сих пор не вернулись.

Он мыл руки, стоя у раковины, и Нанами заметила, как он вздрогнул.

— Да. Надеюсь, они всё же скоро вернутся: не знаю, как долго я ещё смогу кормить птенцов, как сейчас.

— Наверное, лучше позвонить в приют для животных. — Она принялась за еду. Яичница была с пряностями и сыром — готовил Мики хорошо.

Чуть помедлив, он кивнул.

— Ну да. Пожалуй, скоро так и сделаю. — Он сказал это обречённым тоном, который совсем не понравился Нанами. Она бы ответила что-нибудь, но её рот был занят тостом — а прежде, чем она успела дожевать, на стене возле холодильника зазвонил телефон. Мики быстро взял трубку.

— Алло? А… — он перевёл взгляд на Нанами, и по её позвоночнику пробежал холодок. — Да. Она здесь, и ночевала тоже здесь. С ней всё в порядке. Что? Алло! Алло!

Пока он вешал трубку, Нанами уже вскочила, оттолкнув стул с такой силой, что ножки яростно проскрежетали по кафелю.

— Как ты мог? — прошептала она. Её словно бы ударили под дых. Предали.

Мики отвёл глаза.

— Нанами-кун, я только сказал, что ты можешь у нас остаться. Я не говорил, что собираюсь прятать тебя от Тоги-сэмпая. Что бы между вами ни случилось — но он твой брат, и ваши проблемы надо решать, а не бежать от них.

Она едва не влепила ему пощёчину, но сдержалась; её руки, опущенные по бокам, дрожали, ладони сжались в кулаки.

— Ты… ты… — прорычала она, — ты ничего не понимаешь!

— Конечно, не понимаю, — ответил он тихо и грустно. — Как понять, если ты ничего не хочешь рассказывать?

Она подхватила с пола сумки, развернулась на каблуках и зашагала к выходу. Мики поспешил за ней и коснулся её плеча, когда она уже взялась за дверную ручку. Нанами увернулась; глаза её затуманились слезами. Как он только мог? Ведь она считала его другом, хорошим другом…

— Нанами-кун! — окликнул он. Нанами рывком открыла дверь, он крепко схватил её за руку. — Ты не можешь просто так…

— Пусти! — огрызнулась она, с болью вырываясь из захвата. Она выбежала во двор; Мики не погнался за ней, а замер в дверях и смотрел ей вслед, закусив губу.

— Нанами, пожалуйста! — крикнул он, умоляя. — В чём же дело? Почему ты убежала из дома? Что случилось?

Она не оглянулась: всё равно ей было нечего сказать в ответ.

* * *

Глава вторая

* * *

Вечером пошёл дождь, несильный, едва затуманивший оконные стёкла — но она поневоле вспомнила о нём; должно быть, думала она, теперь каждый дождь будет о нём напоминать. У окна стоял маленький столик, на столике — телефон, который почти никогда не звонил, и сейчас она стояла перед этим столиком и смотрела, как за окном лёгкий дождь осыпает город, школу, целый мир.

Дзюри приложила пальцы к холодному стеклу и вывела на влажной поверхности ничего не значащий узор. Из колонок играл Бах, «Сюиты для виолончели соло». Старая пластинка на старом проигрывателе, и то, и другое из дома. Стук капель по стеклу — и густой голос виолончели. Музыка, под которую можно расслабиться, распустить волосы, прежде чем принять долгий горячий душ и надеть ночную рубашку. Всё как заведено.

Когда в дверь позвонили, Дзюри поморщилась, хоть и ждала этого звонка. Мики отыскал её в обеденный перерыв и всё рассказал. У неё уже была наготове отповедь: «Не моё дело, не хочу вмешиваться, надо смотреть проблеме в глаза, а не убегать от неё, в чём бы она не заключалась».

Стоявшая в дверях Нанами, с каплями дождя в волосах, на лице и на мундире, выглядела неловко и неопрятно. Скорбное и полное надежд выражение лица лишь усугубляло впечатление. Но Дзюри оставалась тверда, даже когда слова («Привет, Дзюри-сэмпай…») начали срываться с губ Нанами.

— Не трудись. Я знаю, зачем ты здесь.

Нанами умолкла, непонимающе поморгала, а затем все надежды разом сошли с её лица.

— Мики сказал?

— Да.

Нанами просто стояла и ждала.

Наконец Дзюри сказала:

— Заходи, переждёшь дождь.

Нанами вошла, а Дзюри в который раз сильно пожалела, что не была на самом деле такой жестокосердной, какой её считали. Насколько проще было бы жить, если бы подобные случаи и вправду её не трогали…

— Тут гораздо уютнее, чем в обычном общежитии, — заметила Нанами, осмотревшись.

— Школа предоставила, — коротко сказала Дзюри. — Одна из привилегий членов Школьного совета. Думаю, у Сайондзи примерно такие же апартаменты, хоть я там ни разу не была.

— А. — Нанами развязала шнурки на туфлях и огляделась, очевидно, в поисках тапочек для гостей. Таковых у Дзюри не было, так что поиски были обречены.

Часы на стене пробили семь. Нанами поставила сумки на пол возле того столика, где был редко звонивший телефон. Закончилась «Сюита для виолончели соло №1», началась «Сюита №2». Оставалось три часа до того времени, когда Дзюри обычно ложилась спать.

— Будешь что-нибудь пить? — спросила она.

— Чаю бы, — ответила Нанами. Она чуть помедлила. — Мики угощал меня чаем.

— Почему ты не пошла к нему снова?

— А он тебе не сказал?

Дзюри зашагала к кухонной двери.

— Нет. Он только сказал, что ты сбежала из дому и, вероятно, придёшь ко мне проситься переночевать.

— И всё?

Дзюри остановилась и обернулась.

— Нет. Ещё он сказал, чтобы я позвонила твоему брату, если ты появишься.

Нанами заметно напряглась.

— А ты позвонишь?

— Предпочту помалкивать, — прохладно ответила Дзюри. — Что бы ни случилось между тобой и братом, меня это не касается.

— А недавно ты говорила, что беспокоишься о том, что замышляет мой брат. Что ты имела в виду?

Она чуть было не ответила. Теперь она знала правду — но был ли смысл рассказывать? Как и прежде, всё случится строго по порядку. Сайондзи, Мики, потом она сама, а теперь очередь Нанами… внезапно, подобно вспышке пришло осознание, что это было неизбежно. И Тога наверняка это понимал, и каким бы образом он ни оттолкнул от себя Нанами — ведь это сделал он сам, точно он сам, — его целью было заставить её снова драться на дуэли.

— Только то, что он вернулся в школу, но не ходит на заседания Совета. Зная твоего брата — это значит, что он нашёл своему свободному времени лучшее применение.

Вот так, и пусть Нанами извлечёт из этих слов, что сможет: правда в них есть, надо только поискать. Но Дзюри не хотела, да и не могла сказать больше: её удерживало что-то вроде чувства чести, долга, преданности — хоть она и поняла не так давно, что её роль в этих событиях уже сыграна, завершилась со звоном осколков разбитого медальона, над которыми заплакали небеса. Или, может быть, позже, в больничном коридоре; или во дворе, когда, оглянувшись на заходящее солнце, она вспомнила, как смотрела когда-то на закат вместе с ним, с их любимого места, — и на долю секунды ощутила, как упала камнем с души вся давняя, бережно хранимая горечь, будто солнце проглотило её и сожгло, оставив лишь лучезарное сияние, надежду и убеждённость, что дела пойдут на лад.

А потом, кажется, свершилось её чудо. Она услышала чью-то поступь: кто-то шёл за ней следом, в паре шагов позади. Остановилась, оглянулась… Едва ли она смогла бы теперь забыть слова Сиори, хотя уже не помнила ни слова из того, что сказала в ответ. «Привет, Дзюри-сан. Я искала тебя в зале фехтования, а мне сказали, что ты пошла сюда, потому что какая-то девочка получила травму. Я хотела тебе кое-что сказать. Хотела извиниться. Я вела себя как последняя дрянь, а ты просто пыталась мне помочь. Ты знаешь, что только ты одна пришла меня проведать? Больше никто даже не позвонил. Я думала, у меня появилось столько новых друзей с тех пор, как я вернулась… Похоже, что нет. Это не такие друзья, какими раньше были мы. Чушь несу, да? Прости. Иногда мне хочется всё вернуть назад — ведь во всём виновата я одна. Но ведь сделанного не воротишь, наверное? Надо двигаться дальше; не надо держаться за старое… Я и пыталась. И всё же мне жаль, что мы поссорились из-за меня. Собственно, это всё, что я должна была сказать. До свидания, Дзюри-сан».

Она очень хотела бы вспомнить, что сказала тогда в ответ, но вспоминались только общие фразы. «Всё в порядке, я всё понимаю. Ты была тогда очень расстроена. И это было давно. Я не держусь за старое».

— Дзюри-сэмпай? Ау? Ты меня совсем не слушаешь? Эй!

Дзюри откашлялась.

— Извини.

Она зашла в тесную кухоньку, качая головой. Вот так, в присутствии других, углубляться в раздумия — никуда не годится, слишком много возникает вопросов…

— Это о чём ты сейчас думала? — Нанами вошла за ней следом. — Ты была как будто где-то не здесь.

— Мои мысли — это только моё дело, — почти выплюнула она, наливая воду в чайник и включая его в розетку. Загорелась лампочка «Сеть» — спираль начала нагреваться.

— Пф. Ну ладно, — фыркнула Нанами и прислонилась к дверной коробке. — А тут и впрямь очень мило…

Мысленно Дзюри издала протяжный вздох.

— Можешь остаться на одну ночь. Но спать будешь на диване. Это всё, чем могу помочь. Не знаю, что происходит… — «А разве это не ложь? Знаю ведь, или, по крайней мере, догадываюсь». — …Но я не позволю тебе прятаться здесь бесконечно. Надо смотреть проблеме в глаза, а не убегать от неё. — «С самого утра так и тянет полицемерить, правда, Дзюри?»

Даже если её голос и выдал внутреннюю борьбу, Нанами ничего не расслышала или предпочла не замечать.

— Отлично. А завтра я найду, к кому ещё пойти.

— Решила просто держаться подальше от дома и от брата, и так до бесконечности?

— Домой я ни за что не вернусь. — Дзюри даже слегка удивилась, что Нанами на этих словах не топнула ногой. — Ни в жизнь, — проворчала она, скрестив руки на груди. Дзюри едва не закатила глаза.

— Ну разумеется.

— Думаешь, я не серьёзно? — раздражённо ответила Нанами. — Ну уж нет! Не собираюсь я домой. — Она стала размахивать руками для убедительности и заговорила так быстро, что Дзюри с трудом разбирала отдельные слова. — Нет, я тебе точно говорю, даже если мой брат прямо сейчас объявится и…

В дверь позвонили.

Нанами замерла на полуслове и полувзмахе, с открытым ртом и раскинутыми руками. Медленно, как бы машинально она повернула голову в сторону двери.

— Оставайся здесь, — сказала Дзюри, проскользнув мимо неё в комнату. По пути к двери она дотянулась ногой до сумок Нанами и задвинула их под столик, где они были не так заметны с улицы.

Она открыла дверь, и сразу две мысли ударили в голову.

Первая: «А ей идут мокрые волосы».

Вторая: «Ну почему именно сегодня, а?»

И следом за ними: «Нанами, чёрт тебя дери, нельзя было попроситься ко мне не сегодня, а в любой другой день?»

— Дзюри-сан, — сказала Сиори (и как же мило она улыбалась!), — Я сегодня на побегушках, пока всё закончила — уже стемнело, и тогда я поняла, что твой дом неподалёку, и неплохо бы заглянуть и поздороваться.

Она была не в школьной форме, а в тёмной шёлковой юбке и белой блузке, слегка намокших от дождя, — и выглядела просто потрясающе.

— Привет, — медленно проговорила Дзюри. — Я думала, ты не знаешь, где я живу.

Улыбка, казалось, стала ещё более обаятельной.

— Ты же легенда. Тебя вся школа боится.

Дзюри засмеялась. Вышло неестественно, хоть ей и в самом деле было смешно.

— Теперь все решат, что ты очень храбрая: надо же, явилась прямо на порог моего логова.

Сиори пожала плечами. В руке у неё был сложенный зонтик, вода капала с него на коврик у двери.

— У меня не получится тебя испугаться, Дзюри-сан. Слишком долго мы дружили. — Она приумолкла. — Слушай, ты уже ужинала?

— Нет. Я обычно поздно ем. — Сегодня Дзюри думала обойтись едой на вынос: настроения готовить не было. — А что?

— Может, поужинаем вместе? Я тоже ещё не ела.

«Да, Сиори, едва ли не больше всего на свете я хотела бы поужинать вместе с тобой».

— Да, конечно. Я только…

Сиори глянула через плечо Дзюри, и её улыбка слегка потускнела.

— Ох. Я не сообразила, что у тебя гости.

Ещё чуть-чуть, и Дзюри обернулась бы и выпалила: «Я же говорила тебе оставаться на кухне!» Слова уже были у неё на губах, но она вовремя представила, чтó тогда подумает Сиори, и прикусила язык.

— Сиори, это Кирю Нанами, исполняющая обязанности президента Школьного совета. Нанами, это Такацуки Сиори.

Нанами, стоявшая в дверях кухни, улыбнулась и коротко, но предельно вежливо поклонилась.

— Привет. Приятно познакомиться.

— Приятно познакомиться, — эхом отозвалась Сиори.

— Мы с Нанами просто доделывали кое-какие бумаги для Совета. Правда, Нанами?

— Да-да, бумаги. — Нанами незамедлительно кивнула. — К школьному фестивалю.

— Простите, что вторглась без приглашения… — начала Сиори.

— Ничего страшного, — сказала Дзюри, надеясь, что это прозвучало не слишком торопливо. — Правда, мне осталось только отдать Нанами пару папок со сметами. Они у меня в спальне. Сиори, зайди на минутку, если хочешь…

Сиори кивнула и перешагнула порог. Заперев за ней дверь, Дзюри направилась в спальню, а за ней по пятам Нанами. Едва они вошли в комнату, Дзюри закрыла дверь.

— Это что, та девочка, что встречалась с Цутия-сэмпаем?

— Да, — коротко ответила Дзюри и начала врать: — Теперь послушай меня. Она — моя давняя подруга, с которой я сейчас пытаюсь помириться. Неудобно вышло, что ты объявилась именно сегодня. Поэтому действовать будем так…

* * *

— Это младшая сестра Кирю Тоги?

— Да.

— Довольно милая, по-моему. Хотя странноватая — в такой дождь собралась идти домой без зонта.

— Думаю, она поймала такси.

— А. Ну да, у них ведь очень богатая семья?

— Да.

Небольшой дождь легко касался ткани их зонтов, настукивая дурашливый ритм, для каждой из них свой. Сиори на миг повернула голову и оглядела Дзюри в профиль; та всё ещё была в мундире Школьного совета, хотя занятия давно уже закончились. Не то чтобы мундир ей не шёл — просто интересно было, носит ли она вообще хоть что-нибудь другое, хотя бы в свободное от учёбы время.

— Уже и не припомню, когда мы в последний раз куда-то выбирались вот так, вместе, — сказала Сиори, вновь отводя взгляд. Кроме них самих, на улице почти никого не было: такие дождливые вечера полагается проводить дома, с друзьями или родными.

— Наверняка до того, как ты перевелась, — ответила Дзюри. — С тех пор, как ты вернулась, мы уж точно ничего подобного не устраивали.

— Значит, в прошлый раз мы ещё были все вместе, втроём.

— Да, — тихо сказала Дзюри, чуть помолчав. — Как у него теперь дела? Вы с ним общаетесь?

— Прислал письмо пару недель назад. Вроде бы всё в порядке, — сказала Сиори. Потом добавила: — С другой стороны, люди не всегда пишут то, что чувствуют на самом деле. В письмах проще скрыть правду, чем при встрече.

— Это точно.

— У меня есть его адрес, хочешь — напиши ему…

— Нет. Это едва ли хорошо кончится.

— Тебе видней. Но мне кажется, он был бы рад получить от тебя весточку.

— Может, и так. Куда пойдём ужинать?

— Я хотела предложить тот ресторанчик, куда мы ходили раньше. Дёшево и вкусно.

Дзюри улыбнулась — той улыбкой, которую Сиори помнила с тех пор, когда они были младше.

— Сто лет там не была.

Вернувшись в Академию, Сиори была глубоко потрясена: оказалось, Дзюри, некогда всеобщая любимица и самая обожаемая девочка в своей параллели, превратилась в холодную, равнодушную особу, от которой все шарахались. Но эта улыбка, привет из прошлых беззаботных дней, была точь-в-точь как у той, прошлой Дзюри — и так приятно было её видеть.

— А я один раз была, с Цутия-сэмпаем, — сказала Сиори, глядя, как улыбка предсказуемо тает. — Я ему сказала, что раньше ты очень любила туда ходить.

— А.

— Он ведь был в тебя влюблён?

Дзюри перешагнула лужицу, собравшуюся во впадинке на тротуаре, потом кивнула.

— Да. Думаю, был.

— Значит, он меня просто использовал, чтобы добраться до тебя? Такой ход в этой Игре Дуэлей?

— Не знаю. Может быть. Да.

— Зачем? — продолжила Сиори через силу, борясь с подступающим к горлу комом. — Для чего ему понадобилась сила творить чудеса?

— Думаю, у него были на то причины, — осторожно ответила Дзюри. — Но он ушёл, так и не рассказав мне правду о них.

Сиори догадалась, что Дзюри недоговаривает, даже если не лжёт напрямую. Впрочем, она вряд ли была вправе ожидать от Дзюри совершенной искренности после всего, что сделала.

— Вы с ним были близки, ведь так? Между вами в прошлом что-то случилось, потому ты и предупреждала меня, что ему нельзя доверять.

Помедлив, Дзюри кивнула.

— Так и есть. — Она вперила взгляд в пелену дождя, за которой, словно призраки из иного мира, плыли размытые силуэты редких прохожих. — Кажется, почти пришли.

— Ещё чуть-чуть. — Сиори умолкла и глянула под ноги. Капли дождя сверкали на чёрном глянце её туфель-лодочек, словно драгоценные камни. — Долго вы с ним встречались?

Дзюри немного напряглась; очевидно, чем дольше длился разговор, тем менее расслабленной она себя чувствовала.

— Ничего такого между нами не было, — наконец сказала она. — После того, как ты перевелась, я налегла на фехтование, как никогда раньше. И он сделал меня своей протеже; своим личным проектом, можно сказать.

— Так что, — не сдавалась Сиори, — вы с ним никогда…

— Нет.

Они добрались до ресторанчика, маленького и старомодного, с большим затуманенным испариной окном на улицу и голубыми занавесками. Пройдя под синий навес у входа, девушки сложили зонты и повесили их на вешалку возле двери. Заведение было заполнено едва наполовину, и большинство посетителей сидело у барной стойки; только двое, парень и девушка — Сиори смутно припомнила, что как-то встречала их в здании старшей школы — сидели на диванах у столика. Сиори направилась к другому столику с диванами, к самому далёкому от уже занятого. Официантка принесла меню; девушки заказали зелёный чай и газировку и разглядывали меню, пока официантка ушла за напитками.

— Даже и не помню, что я здесь заказывала, — заговорила Дзюри.

— Говядину тэрияки с рисом, — машинально ответила Сиори. Потом объяснила, немного смущённо: — Просто это одно из тех воспоминаний, которые всплывают сами собой. Ты всегда брала тэрияки.

— А я не помню, что нравилось тебе, — сказала Дзюри, как будто слегка недовольная собой.

— Я так и не выбрала что-то одно. Думаю, сегодня возьму с сычуаньским соусом, он у них всегда удавался.

Он положили меню на стол; вернулась официантка, расставила напитки, приняла заказы, забрала меню, ушла.

— Знаешь, — сказала Сиори, когда официантка отошла достаточно далеко и уже не могла их слышать, — это было почти как тогда, раньше.

Дзюри, разливавшая чай из маленького чайника по чашкам, подняла взгляд.

— Ты о чём?

— О Цутии-сэмпае. Мне хватило увидеть, как ты на него смотрела в фехтовальном зале, чтобы понять, что вы были близки. Я его не особенно и хотела — в смысле, не больше, чем все девчонки, у него ведь тогда было даже больше поклонниц, чем у Кирю Тоги, — пока не поняла, что он что-то значит для тебя. — Она поднесла ко рту соломинку и втянула немного приторной лимонно-лаймовой газировки. — Ужасно с моей стороны, да?

Какое-то время Дзюри не отвечала ни слова. Потом её как будто озарила внезапная догадка:

— То есть, когда я тебе сказала, что не надо с ним встречаться…

— …Я подумала, что ты просто ревнуешь. И пытаешься нас разлучить, — закончила Сиори.

— Сначала Итиро, потом Рука, — тихо проговорила Дзюри. Её голос прозвучал сердито, и сама она выглядела рассерженной — и была в этот миг прекрасна, будто разгневанный ангел. — Почему тебя так тянет соперничать со мной, Сиори?

— По правде сказать, сама не знаю, — призналась та. — Наверное, я просто очень плохая. — Она бросила взгляд на свои ногти, короткие, аккуратно подстриженные. — Но ещё в детстве мне всё время казалось, что я теряюсь в твоём присутствии. Да и теперь, как подумаю о том, какая я и какая ты… порой кажется, что я тебя ненавижу — за то, что тебе так легко удаётся быть такой хорошей.

Вспышка гнева миновала, но теперь Дзюри нахмурилась.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Конечно, не понимаешь, — тихо ответила Сиори, не в силах смотреть ей в глаза. Высказав вслух, в лицо Дзюри всё то, что всегда чувствовала, она сама поняла, как жалко, мелочно и эгоистично всё это прозвучало. — Неважно. Это моя вина, а не твоя.

Принесли еду, и несколько минут девушки молча ели. Атмосфера за столом стала неловкой, настороженной. Слишком многое было высказано, и слишком долго до этого они жили в разных мирах.

Наконец, не в силах более терпеть тишину, нарушаемую только жеванием пищи, редкими глотками чая и бульканьем газировки, Сиори спросила:

— Дзюри, а трудно научиться хорошо фехтовать?

Вопрос застал Дзюри врасплох; она пожала плечами.

— Как и в любом спорте. Это только моё мнение, имей в виду, кто-то другой может сказать иначе… Нетрудно освоить основы, но научиться хорошо фехтовать — трудно. Это займёт много времени, и нужен опытный учитель. А почему ты спрашиваешь?

— Я подумывала записаться в секцию. Просто для саморазвития. Когда я смотрела, как вы с Итиро фехтуете, всегда мечтала, что тоже так смогу — это так здорово смотрелось! — а потом думала: «Нет, у меня всё равно ничего не получится».

Лицо Дзюри слегка скривилось; странное выражение: брови слегка приподняты, губы изогнуты то ли в улыбке, то ли в ухмылке.

— С чего ты так решила, если сама не пробовала?

Сиори усмехнулась, тихо и немного горько.

— Вот этим мы с тобой и отличаемся. Ты не боишься пробовать, потому что у тебя всегда хватает уверенности, что всё получится. Я так не могу.

Дзюри едва заметно вздрогнула.

— На самом деле, ты не настолько хорошо меня знаешь, чтобы так говорить, — сказала она. – Хотела бы я быть такой сильной, какой кажусь тебе; но я не такая.

На какое-то время опять повисла тишина. Сиори перекатывала комки риса по дну миски, Дзюри допивала остатки чая.

— Если есть желание записаться в секцию, мы с Мики каждый месяц проводим пробное занятие. Подержишь в руках рапиру, выучишь основные положения. Посмотришь, подходит ли это тебе.

— Думаю, мне должно понравиться.

— Скорее всего, у тебя хорошо получится. — Дзюри приумолкла, затем добавила, слегка взволнованно: — Необязательно вступать после пробного занятия. Но если поймёшь, что тебе нравится…

— Думаю, так и будет. Если только у меня выйдет хоть что-нибудь.

— Выйдет.

Они покончили с тем, что оставалось от ужина, и попросили счёт. Когда счёт принесли, Дзюри потянулась за ним, но Сиори быстро накрыла его ладонью.

— Я заплачý. Я же тебя пригласила.

— Давай врозь.

— Нет, я настаиваю.

— Ладно.

Когда они вышли из ресторана, дождь ещё не перестал, и они раскрыли зонты, чтобы не промокнуть. По дороге волосы Дзюри, обычно закрученные тугими завитками, от мелких капель начали распрямляться, придавая ей соблазнительно-растрёпанный вид. До перекрёстка, где пути девушек расходились, идти было недалеко. Они стояли на островке света, исходившего от уличного фонаря; моросящий дождь, захватывая и преломляя этот свет, то и дело словно бы окружал их колышущейся огненной завесой.

— Было здорово, — сказала Сиори. — Чувствую себя… давно так хорошо себя не чувствовала.

— В каком смысле?

— Не знаю. Наверное, во всех возможных. — Она слегка запрокинула голову, глядя из-под края зонта на серые облака, тут и там прикрывавшие ночное небо, полное звёзд. — Дзюри, а куда отправился Рука после того, как ушёл из школы?

На какой-то миг Дзюри сделалась такой печальной, что Сиори пожалела, что задала вопрос, пусть и отчаянно хотела узнать ответ.

Но затем выражение лица Дзюри смягчилось до обычной грусти, и она сказала:

— Он рассказал тебе хоть немного о том, почему его так долго не было в школе?

— Совсем немного. Только то, что был на больничном, а теперь поправился.

— Насколько я поняла, всё это время он по-прежнему был болен. Выписался из больницы, хотя не должен был этого делать, и вернулся в школу. — Дзюри закрыла глаза, глубоко вздохнула. — Жаль, что мне приходится тебе об этом рассказывать.

Сиори тихо заговорила:

— Можешь не…

— Нет. Ты должна знать. Судя по всему, он не вынес напряжения. Он умер вскоре после того, как вернулся в больницу.

Рот Сиори помимо её воли открылся, но все слова как будто затянуло водоворотом в какой-то тёмный закуток глубоко внутри. Она подняла руку и прикрыла разинутый рот ладонью. На глаза вдруг навернулись слёзы; будь на месте Дзюри кто-то другой, этот кто-то наверняка тоже бы прослезился — но Дзюри так и стояла, нацепив стоическую маску, за которой почти не угадывалась глубокая скорбь. Вокруг не было больше никого, лишь туманный свет, казалось, был повсюду. Они как будто стояли в двух отдельных крошечных мирках, которые соприкасались, но были разделены границами, очерченными кромками зонтов.

— Если он был настолько болен, зачем он вернулся?

— Ради меня, — пробормотала Дзюри; похоже, ей сделалось дурно. — Всё ради меня.

Повинуясь внезапному порыву, неуклюже, стараясь не спутать спицы зонтов, Сиори положила голову на плечо Дзюри и одной рукой приобняла ее за талию, скользнув ладонью под локоть с той стороны, где Дзюри держала зонт. Дзюри, очевидно, совершенно этого не ожидала — на мгновение она как будто окаменела; как же она, всё-таки, изменилась. Сиори помнила, как тепло отвечала Дзюри на такие дружеские жесты, телесные проявления чувств раньше, когда они были намного младше.

А потом Дзюри медленно, неуверенно обвила свободной рукой плечи Сиори и прижала её к себе, и та поняла, что плачет, уткнувшись в жёсткий воротник кителя Дзюри и в мягкие, пухлые эполеты. Плачет — и отчаянно не хочет плакать: ведь он же использовал её и причинил ей столько боли, разве нет? Зачем тогда его оплакивать? И всё равно слёзы всё так же лились, вопреки всем разумным доводам.

Дзюри не плакала. Не забыла ли она, как это делается, подумала Сиори. Они долго так стояли, вдвоём среди дождя; Дзюри нежно придерживала её, а она вцепилась в Дзюри и рыдала как дитя, пытаясь не плакать, но не в силах совладать с собой. Неужели так будет всегда — такая сильная Дзюри, такая слабая она? Едва ли она сможет это вынести, выдержать заново вспыхнувшую дружбу, если для этого придётся мерцать тусклой свечкой рядом с Дзюри — ярким костром силы и красоты.

— Не плачь, Сиори. Сиори, не плачь. Пожалуйста.

Почти шёпотом, едва-едва перекрывая ослабший шум дождевых капель, разбивавшихся о матерчатые щиты зонтов — которые, как теперь заметила Сиори, чересчур наклонились при неловком объятии и уже не защищали от дождя как следует.

Одновременно с сожалением и облегчением — удивляясь, как такие, казалось бы, противоположные чувства, могли охватить её в равной мере — Сиори освободилась от объятий. Не спеша: убрала руку, подождала, пока Дзюри уберёт свою, сделала шаг назад.

— Прости. — Она по-прежнему стояла близко к Дзюри, по-прежнему криво держала зонт, и капли дождя продолжали пропитывать её блузку и юбку, заставляя их липнуть к телу; ощущение было не таким уж неприятным. — Даже не знаю, что ты обо мне подумала…

Слова её покинули, когда она увидела лицо Дзюри. Измученное, печальное, полное боли, и её глаза — зелёные, как море в иные дни — такие раненые, беззащитные. Её волосы, уже совсем не вьющиеся, были усеяны каплями дождя. Сиори снова невольно подняла свободную руку — на этот раз, должно быть, для того, чтобы коснуться этих бледных, безупречных скул, чтобы ощутить, как напряжение, печаль, непролитые слёзы струятся под кожей, словно подземные реки. Зачем — она не смогла бы объяснить, потому что и сама не знала наверняка; но её жест оборвался, когда Дзюри заговорила.

— Хотела бы я быть такой сильной, чтобы вот так показывать свои чувства, — проговорила она ещё тише, чем капал притихший дождь. — Знаешь, сколько раз я думала: «Я должна его оплакать» — и не могла? Даже когда я совсем одна…

Сиори опустила руку вдоль туловища.

— Не думаю, что в этом есть сила, — сказала она, чуть подумав. Она наконец перехватила зонт так, что он опять защищал от дождя; Дзюри сделала то же самое чуть раньше.

— Мне пора домой, — коротко сказала Дзюри и развернулась, так быстро, что её мокрые волосы взлетели, брызнув редкими каплями в лицо Сиори. — Спасибо за ужин.

— Дзюри! — крикнула Сиори, пытаясь задержать её, пока она не ушла слишком далеко. Спустя мгновение Дзюри оглянулась. — Давай соберёмся вот так ещё раз. — Она с трудом заставила себя улыбнуться. — Разве что, быть может, без таких рыданий с моей стороны. Давним подругам вроде нас надо чаще встречаться.

— Я не против, — ответила Дзюри, чуть помедлив. Кажется, она не смотрела Сиори в глаза. — Придёшь на пробное занятие? На следующей неделе. Во вторник.

— Да. Я приду. Спокойной ночи, Дзюри.

— Спокойной ночи, Сиори.

Она ещё немного посмотрела вслед Дзюри, уходящей в дождь. Походка твёрдая, плечи расправлены; со спины она казалась сильной, несокрушимой.

— Так значит, ты хотела бы быть такой сильной, какой кажешься мне? — всё ещё улыбаясь, тихо пробормотала Сиори. Затем она развернулась и зашагала в другую сторону. К тому времени, как она добралась до общежития, дождь закончился.

* * *

Ни тебе зонтика, ни хотя бы плаща… Хотя обратный путь от того места, где они разошлись, до домика Дзюри был недолгим, но пока Нанами туда добралась, она успела вымокнуть до нитки, а её волосы облепили шею, плечи и спину, будто шкура какого-то дохлого зверя. Нанами вошла, открыв дверь ключом, что дала ей Дзюри, и ненадолго задержалась в прихожей; она дрожала, с неё ручьём стекала на пол вода, и ей уже почти хотелось отступить, вернуться в неведение, притвориться, что всё как всегда, вернуться домой, извиниться перед братом — а он улыбнётся, назовёт её глупышкой за то, что сбежала, но потом добавит, что уже простил, а затем обнимет — у него сильные руки, но такие ласковые…

Неистово нахмурившись, она опустилась на колено — в мокром мундире при этом неприятно захлюпало — и яростно сняла туфли — вероятно, настолько яростно, насколько это вообще возможно. У её ног собралась быстро расползавшаяся лужа. Непроизвольно оглядевшись по сторонам — да ерунда, здесь точно никого больше нет, просто в непривычной обстановке обострилась свойственная ей боязнь подглядывания, — Нанами выбралась из липучего мундира и осталась в одном белье. Оно тоже было не особенно сухим, но снимать его она не стала; свернув мундир, она сунула его под мышку и побрела в ванную.

Пол в ванной был выложен белым кафелем, здесь была просторная душевая, а также раковина со столешницей, глядя на которую, можно было подумать, что она из настоящего мрамора. Нанами повесила мундир сушиться на дверцу душевой, потом достала из шкафчика большое, мягкое, пушистое полотенце и завернулась в него. Ей стало до того тепло и хорошо, что она почти забыла о том, какие неприятные обстоятельства привели её в эту ванную. Она распустила свою обычную причёску, позволив волосам свободно свисать, просушила их полотенцем, насколько смогла, вернулась в комнату и вынула из рюкзака ночную рубашку. Также она достала щётку для волос из маленькой косметички, которую собрала в дорогу.

Когда она застёгивала косметичку, её взгляд упал на братов телефон. Повинуясь извращённому порыву, она достала его, включила и стала ждать, присев на корточки возле того столика, под который Дзюри затолкала её рюкзак с формой.

Ждать пришлось недолго, от силы пять минут.

«Тога? Тога? Ты где? Ты разве не получил мою записку? Ты же говорил, что придёшь, когда бы я тебя ни позвала… Тога…»

Она сбросила вызов, сложила телефон, снова выключила. Она не придумала, что бы злого ответить, а может быть, ей не очень и хотелось злословить. Она надела ночнушку, устроилась поудобнее на диване (похоже, на том, куда её определили спать) и стала расчёсываться. Уже через пять движений расчёской она решила, что в комнате слишком тихо, и подошла к проигрывателю. Похоже, Дзюри, как и Тога, предпочитала винил, хоть это и было старомодно; брат всегда утверждал, что винил звучит лучше, чем компакт-диски. Вскоре та сочная виолончельная музыка, которая играла, когда Нанами сюда пришла — на этикетке пластинки значилось: «Бах», — вновь наполнила комнату. Нанами снова села и продожила расчёсывать волосы. Мало-помалу она почувствовала себя хотя бы не растрёпанной, как дохлая крыса, а то и вовсе приличным человеком, готовым выйти в свет. Не то чтобы ей предстояло в будущем часто выходить в этот самый свет — ведь она зареклась возвращаться домой, а именно дома проходили почти все светские приёмы, на которых ей доводилось бывать.

Интересно, подумала она, беспокоятся ли о ней родители. Отец наверняка ничего и не знает: когда он отправляется в деловые поездки, до него практически невозможно дозвониться; а мать, должно быть, отдала всё на откуп Тоге, а сама по-прежнему пропадает на обедах и чаепитиях у подруг. А впрочем, они оба и так виделись с Нанами не каждый день.

Она убрала щётку, достала из ранца журнал и свернулась на диване, подобрав под себя ноги. Диван был большой, мягкий, уютный. Ей до сих пор не приходилось спать на диване, но она полагала, что будет не так уж и неудобно.

Едва успев открыть журнал, Нанами поняла, что едва ли ещё хоть раз в жизни ей выпадет шанс осмотреть жилище Дзюри в отсутствие самой Дзюри. Она хладнокровно закрыла журнал, положила его рядом с собой на диван и принялась за дело, предварительно сняв пластинку с вертушки.

В гостиной не было ничего особо интересного — как, впрочем, она и предполагала. Она отдёрнула белые шторы на застеклённой раздвижной двери и окинула взглядом маленький балкон с изящной кованой оградой. Кажется, дождь понемногу слабел. Нанами вновь задёрнула шторы и побрела на кухню.

Кухня у Дзюри была ничем не примечательная, кроме разве что дешёвой и вредной пищи, разложенной по буфетам в неимоверных — у Дзюри ведь такая хорошая фигура — количествах. В овощном ящике холодильника лежал помидор, явно видавший виды; взглянув на него, Нанами поморщилась, закрыла холодильник и отправилась в ванную.

В зеркальном шкафчике над раковиной она обнаружила лишь обычный дамский набор предметов — никаких интересных таблеток, отпускаемых только по рецепту, или ещё чего-то подобного. В шкафу под раковиной были бутылки шампуня про запас, прочие туалетные принадлежности, запасные полотенца, а также дорогущий беспроводной фен и столь же дорогая плойка к нему в пару.

Однако Нанами не особо и надеялась найти что-то стоящее где-либо, кроме спальни, — потому и наведалась туда в последнюю очередь. Тайны всегда хранят именно в спальне. Нанами уже успела здесь бегло осмотреться, когда Дзюри притащила её сюда — после того, как объявилась та подруга. В спальне были: комод с зеркалом, письменный стол, большая кровать, торшер, дверь гардеробной.

Сначала она посмотрела в комоде, но среди нижнего белья Дзюри не оказалось ничего скандального или любопытного. На самом белье, однако, оказалось ужасно много оборок — Нанами скорее ожидала обнаружить у Дзюри что-то более практичное. Гардеробная была под стать комоду: много платьев, в хорошем вкусе, модных и очень женственных… Впрочем, Нанами и раньше считала, что у Дзюри хорошее чувство вкуса. Почти как у неё самой.

Постель была аккуратно заправлена, на столе и комоде царили чистота и порядок. На комоде стояла фотография в рамке: четыре человека, сидевшие на диване в очень мило обставленной гостиной. Нанами без труда узнала среди них Дзюри: по-видимому, снимок был сделан в прошлом году или около того. Рядом с ней был высокий симпатичный мужчина, на которого она была очень похожа, и невысокая женщина, на которую она не особенно походила. Наверное, её отец и мать. Наконец, четвёртой была девушка — должно быть, сестра Дзюри: на пару лет старше её, миловидная, но болезненно-хрупкая, совсем на Дзюри не похожая. Нанами и не знала, что у Дзюри есть старшая сестра.

На стене над столом висела маленькая книжная полка, на которой стояли учебники и несколько романов. Похоже, романы были сплошь заумными и очень нудными — ни единого детектива или триллера. Нанами перешла к осмотру стола: середина его была занята компьютером, с одной стороны от него лежали учебные тетради, с другой — ящичек с канцелярскими мелочами. И здесь тоже ничего интересного.

Проверка ящиков стола тоже не дала результатов. Там были ещё тетради, отдельные листы бумаги, ножницы, степлер, дырокол. Всё, что может понадобиться добросовестной ученице и члену Школьного совета. Ну неужели у Дзюри нет совсем ничего любопытного?

В голову закралась мысль, что, будь у Дзюри дома что-то любопытное и легконаходимое, она не отправила бы Нанами одну к себе домой. Вздохнув, Нанами задвинула последний ящик стола. А затем, по наитию, снова выдвинула и вытащила оттуда кипу линованных бумаг.

— А вот и главный приз.

Она улыбнулась во все зубы и извлекла на свет маленькую обитую бархатом коробочку, которая скрывалась в углу ящика. В таких обычно хранят украшения, но если эта была так тщательно припрятана, то внутри просто обязано быть что-то более интересное…

Она открыла коробочку, успела ухватить взглядом блик на золоте и разорванные звенья цепочки — и тут услышала, как открывается входная дверь. «О нет, — подумала Нанами, — Дзюри наверняка поймёт всё совсем не так». Она-то думала, что ключ есть только у неё, — но Дзюри, конечно же, просто дала ей запасной. Или оставила себе запасной, кто её знает. Да это и неважно. Надо спешить. Захлопнутая коробочка была отправлена обратно в свой угол, следом — кипа бумаг. Оставалось надеяться, что она сложила всё достаточно аккутатно.

Дзюри позвала Нанами по имени. Послышался звук шагов: она пересекала гостиную, направляясь в спальню. Нанами задвинула ящик, выпрямилась и поспешила открыть дверь. Дзюри стояла прямо на пороге спальни, протянув руку к дверной ручке.

— Что ты здесь делала? — спросила она, сощурив глаза. Хоть она и выглядела взъерошенной и слегка раскрасневшейся — должно быть, от быстрой ходьбы под дождём, — менее грозным её облик от этого не стал.

— Подушку искала, — пропищала Нанами. Она махнула руками сверху вниз, указывая на свою ночную рубашку. — Вот. Уже приготовилась спать. Очень милый и уютный диван, по-моему. — Она улыбнулась и захихикала так обаятельно, что Дзюри просто обязана была сменить гнев на милость.

Дзюри рванулась вперёд. Нанами отошла с дороги, чтоб не попасться ей под ноги. Дзюри схватила с кровати одну из двух больших подушек, смяв при этом аккуратно заправленные простыни, и запустила ей в Нанами.

— Подушка, — угрожающе сказала Дзюри. Нанами поймала.

— Спасибо, — ответила она, слегка опешив. — А я тебя ни разу не видела с такой причёской. Тебе идёт. Я и не думала, что у тебя такие длинные волосы.

Дзюри скривилась и провела рукой по всей длине мокрых прядей.

— Промокла как мышь.

— Эй, — оживилась Нанами, — а у меня идея: давай заплетём друг другу косы! Спорим, ты будешь круто смотреться…

— Нанами! — резко оборвала её Дзюри.

— А? — Нанами моргнула и прижала подушку к груди.

— Здесь тебе не вечеринка с ночёвкой, а я не из тех подпевал, которых ты иногда зовёшь подругами. Не пытайся обращаться со мной, как с ними. А теперь выметайся из спальни. Мне надо переодеться.

Лишившись дара речи и широко распахнув глаза, Нанами ретировалась в гостиную и прикрыла за собой дверь. До чего же страшной иногда бывала Дзюри.

Нанами опять устроилась на диване и раскрыла журнал. Статьи, предложения, даже отдельные иероглифы казались полной бессмыслицей. Она уже жалела, что полезла обыскивать спальню. Теперь Дзюри знает, что Нанами что-то знает, и это явно её разозлило.

Дверь спальни открылась и опять закрылась. Подошла Дзюри, держа в руке посеребрённую щётку для волос. Она уже переоделась в бледно-голубую ночную рубашку с воротником в оборку. Нанами опустила ноги на пол, чтобы Дзюри смогла сесть рядом.

— Так вот, Нанами, — начала Дзюри, сев на диван, повернув голову и свесив волосы на одно плечо, чтобы легче было расчёсывать, — что ты собираешься делать дальше на самом деле? Без конца убегать не получится.

— Но попробовать можно, — буркнула Нанами. — Я не вернусь домой, Дзюри.

Дзюри издала звук, который мог с натяжкой сойти за вздох.

— Послушай, Нанами, — сказала она, — какие бы трудности на тебя не свалились, ты должна повернуться к ним лицом. — Её взгляд заметно смягчился по сравнению с тем, что было во время той краткой стычки в спальне; теперь она казалась почти что ласковой — Нанами никогда ещё не видела её такой. — Если убегать от них, будет только хуже.

— Тебе-то откуда знать? — ответила Нанами, нахмурившись. Будь это Мики, она бы швырнула эти слова ему в лицо, и он, возможно, поддался бы и умолк; но с Дзюри этот номер не пройдёт. — И почему все вокруг так упорно пытаются давать мне советы?

— А потому, — сказала Дзюри, плавными, протяжными движениями проводя щёткой по волосам, — что ты ведёшь себя как малое глупое дитя.

— Ну, тогда, — проворчала Нанами, — может, сразу и отшлёпаешь меня, раз уж ты вся такая взрослая, а я такое дитя?

Дзюри слегка прокашлялась и чуть повернула голову, так, что Нанами теперь совсем не видела её лица. Щётка скользила по волосам с тихим, приятным шелковистым шорохом.

— Ты права, — сказала Дзюри чуть погодя. — Меня это не касается. Поступай, как знаешь. Мои условия я уже озвучила.

— Одна ночь, на диване, — отозвалась Нанами.

— Именно.

Нанами открыла журнал и попыталась заставить себя увлечься хоть какой-нибудь статьёй. Мода, телевидение, викторины, звёзды кино, парни… всё это вдруг показалось лишёным всякого смысла. Она сбежала из дома, и брат оказался ей не брат… какой же необъятно огромной была её трагедия. Что теперь делать, если брат, которому она посвятила всю свою жизнь, на самом деле ей не брат? Вся жизнь — враньё, кошмарное, поганое враньё.

— Нанами?

Она подняла глаза.

— Что?

Дзюри отложила щётку в сторонку, на подлокотник.

— А ты и впрямь считаешь, что мне пойдут косы?

Нанами подняла брови и посмотрела на Дзюри с подозрением.

— Ну и странное у тебя сегодня настроение, сэмпай.

— А может, дома я всегда такая. — Дзюри едва заметно улыбнулась. Она подтянула ноги на диван, скрестила их и повернулась к Нанами спиной. — Да ладно тебе. Когда ещё представится такая возможность? Будешь потом всем своим подружкам рассказывать. Хоть они и не поверят ни за что.

Мгновение спустя Нанами сбросила журнал на пол, тоже забралась с ногами на диван и слегка неуверенно притронулась к волосам Дзюри. Длинные, густые, слегка вьющиеся. И цвет красивый: то как натёртая бронза, то как медно-красный огонь, смотря как падает свет. Роскошные волосы, почти такие же красивые, как у неё самой.

Её пальцы работали резво и ловко. Они с Дзюри почти не говорили, пока она плела: редкие тихие просьбы повернуть голову — вот и более-менее весь разговор. Работа не отняла много времени, и вскоре волосы Дзюри собрались в две длинных и ровных косы.

Закончив, Нанами захлопала в ладоши и улыбнулась.

— Я была права: выглядишь здорово.

— Хм, — сказала Дзюри. Одним движением выпрямив ноги и встав с дивана, она направилась в ванную — смотреть, так ли это на самом деле; Нанами увязалась за ней.

— Выгляжу лет этак на одиннадцать, — сказала Дзюри, глядя в зеркало с окаменевшим — искренне или притворно, не поймёшь — лицом. Она завела руки за голову и перекинула косы вперёд, пустив их струиться по плечам. А потом улыбнулась и усмехнулась. — Поверить не могу, что позволила тебе это сделать. Вид у меня — смех, да и только.

— Ничего подобного. — Нанами надула губы. — Ты очень здорово выглядишь. Не доверяешь моему вкусу?

Дзюри только покачала головой; её улыбка слегка разгладилась, но не исчезла совсем.

— Ну и вечер, — пробормотала она тихо-тихо; Нанами поняла, что Дзюри говорит сама с собой, а может, и вовсе на миг забыла, что рядом кто-то есть. — Боже, ну и вечер…

— Сейчас у нас обеих странные времена, правда, Дзюри? — тихо сказала Нанами. — У тебя Цутия-сэмпай вернулся, а у меня… ну… — Она моргнула, и тут в голову стукнуло: — Кстати, а ты не в курсе, почему Цутия-сэмпай перестал ходить в школу? Мы с Мики пытались узнать, но… — она умолкла: что-то странное мелькнуло во взгляде Дзюри, отражённом зеркалом; Нанами стояла позади неё и потому видела её лицо только в зеркальном отражении.

— Нанами, вообще-то я…

— Что?

— Ничего. Не мне гадать о побуждениях и поступках Руки. — По голосу Дзюри было ясно, что эта тема исчерпана.

— Жаль, нет фотоаппарата, — немного погодя заговорила Нанами: слишком уж неловкое повисло молчание. — Хотела б я тебя заснять в таком виде.

— Я бы не далась, — ответила Дзюри и, обернувшись, предложила: — Тебе заплести?

Нанами кивнула.

— Давай.

Они вернулись на диван и сели почти как раньше, но с точностью до наоборот: теперь Нанами сидела спиной к Дзюри. К её удивлению, пальцы Дзюри, которые так ловко управлялись с рукоятью шпаги, оказались чрезвычайно неуклюжими, когда дело касалось плетения кос. Она то и дело слишком сильно тянула за волосы, один раз даже дёрнула так, что Нанами негромко ойкнула.

— Извини, — сказала Дзюри, ненадолго убрав пальцы. — Я давно не заплетала волосы, ни себе, ни кому-то ещё.

Когда Дзюри закончила, они снова пошли в ванную смотреть, что получилось. Одинокая коса смотрелась довольно коряво по сравнению с произведением Нанами, но в целом годилась. Девушки встали рядом напротив зеркальной двери душевой, чтобы сравнить плоды своих стараний.

— Всё же косы — это немного банально, — сказала Нанами. — Я не показалась бы на люди в таком виде.

Дзюри подёргала за одну из кос и слегка скривилась.

— Я тоже, но я уже сказала, почему: у меня с ними такой вид, будто мне одиннадцать лет. Тебе больше идёт.

Нанами окинула её взглядом.

— А может, и тебе будет лучше с одной косой…

— Думаю, одного сеанса заплетания на сегодня хватит, — сказала Дзюри. Нанами подумала было, что сейчас она развернётся и уйдёт — но она осталась; они так и стояли рядом, в ночных рубашках, с волосами, заплетёнными в косы. Нанами опять пожалела, что не было фотоаппарата.

— Знаешь, так странно… — помолчав, сказала Нанами. — Вот если бы кто-то прямо сейчас на нас посмотрел, то и не подумал бы, что мы в чём-то особенные. — Она сделала паузу. — Конечно, не считая того, что мы обворожительно прекрасны. Я имею в виду, он не подумал бы: «Эти девушки дрались на дуэлях в небе, эти девушки сражались во имя Революции»… Скорее решил бы, что мы просто подруги, решили вот вместе заночевать. — Она снова приумолкла. — А может быть, даже сёстры, или что-то вроде того.

— Скажешь тоже.  

Невесомо, неторопливо Дзюри коснулась рукой спины Нанами. Они стояли перед зеркалом и молчали, как им показалось, очень долго, словно пленённые взглядами собственных отражений.

— Сёстры, значит? — сказала наконец Дзюри и хихикнула. Руку она убрала.

— Спасибо, что разрешила мне остаться, — сказала Нанами. — Пусть даже только на одну ночь.

— Да, — пробормотала Дзюри. — Одна ночь. И только. — Она вышла из ванной, Нанами последовала за ней.

— Мне осталось доделать кое-какие задания на завтра, — сказала Дзюри, взглянув на настенные часы: было полдевятого. — Если что, я у себя.

Нанами кивнула. Дзюри зашла в спальню и закрыла за собой дверь. В том, как щёлкнул засов, было что-то окончательное: эти мгновения уже точно ушли и больше, должно быть, не вернутся.

Нанами присела на диван, подняла журнал, потом пренебрежительно фыркнула и опять швырнула его на пол. Затем прилегла, сложив руки на подлокотнике и опустив на них подбородок. «Сёстры». И правда, надо же было такое сказать. Неудобно вышло. Она уже пожалела, что это сказала.

Тем не менее, поразмыслить на эту тему было занятно. Это классно, наверное — иметь не старшего брата, а старшую сестру. Тем более такую, как Дзюри — крутую и несгибаемую, с безупречным чувством вкуса и роскошными волосами.

Уж конечно, было бы не хуже, чем с фальшивым братом, как у неё. Нанами вздохнула и стала смотреть, как качается маятник часов на стене. Туда-сюда, туда-сюда, из крайности в крайность, вечно неспособный найти середину. Незавидное существование — но благодаря ему работает весь механизм.

Ей хотелось вернуться домой, броситься в объятия брата, вести себя так, будто она ничего не знает. Ей хотелось сесть на самолёт, улететь далеко-далеко отсюда и никогда не возвращаться. Зачем утруждать себя домашним заданием и пытаться делать вид, что всё в порядке, если всё не в порядке? И точно не будет в порядке уже никогда?

Затем, подумала она, что надо хоть что-то делать. Иначе просто останешься наедине со своими мыслями. Она открыла ранец и почти целый час с механической старательностью решала примеры по алгебре. Ей приходилось считать медленно, проверяя и перепроверяя ответы, чтобы всё сошлось. Она сама удивлялась, зачем тратит силы: всё равно в день контрольной у Цувабуки будет наготове шпаргалка. Цувабуки… может, на следующую ночь попроситься к нему?..

Мало-помалу, не отрываясь от уроков, она сменила сидячее положение на лежачее. Около полдевятого она заметила, что клюёт носом, а иксы, игреки и цифры кажутся ещё большей бессмыслицей, чем обычно. Она положила карандаш и учебники на пол и перевернулась на спину, уставившись в потолок. Диван был достаточно большим, сворачиваться, чтобы уместиться на нём, не пришлось. Она почувствовала, что глаза закрываются, как бы по собственному хотению.

Она задремала, оказавшись где-то между сном и явью. Ей приснился короткий, но жуткий сон, в котором брат подхватил её под правую руку, кто-то призрачный — под левую, и они тянули её в разные стороны так долго, что, казалось, она вот-вот переломится пополам, словно тонкая куриная косточка. В последнюю секунду — как раз перед тем, как её разбудил звук открывшейся двери в спальню Дзюри, — Нанами увидела, что у призрачной фигуры было лицо её брата.

Ещё не до конца пробудившись ото сна и опомнившись от страха, Нанами подняла голову и посмотрела на Дзюри. Часы медленно и негромко пробили десять.

— Я иду спать, — сказала Дзюри. Её волосы всё ещё были собраны в две косы с незакреплёнными концами: одна была перекинута через плечо, другая спадала на спину. — Тебе одеяло не нужно?

— Нет. Мне и так хорошо. Ночь выдалась тёплая.

— Тогда ладно. Спокойной ночи. Во сколько тебя завтра разбудить?

— Как сама проснёшься, мне всё равно.

— Я довольно рано встаю.

— Вот и хорошо… а насколько рано?

— В пять. Я бегаю по утрам.

— Кто бы сомневался, — чуть приуныв, сказала Нанами. Она перекатилась на бок, отвернувшись от Дзюри. — Разбуди, когда вернёшься с пробежки.

— Хорошо.

— Спокойной ночи, Дзюри.

— Только не надо в моё отсутствие опять совать повсюду нос. Спокойной ночи, Нанами.

Она перекатилась обратно, лицом к Дзюри, готовясь отрицать обвинения и выражать протест, но увидела только, как дверь спальни закрылась — ещё окончательней, чем прежде.

* * *

Глава третья

* * *

Вот так принцесса сбежала из замка и от собственного брата и отправилась искать пристанища у придворных. Но и в их домах не всё было спокойно, потому недолго гостила она у них.

Наконец она попросила ночлега у самого юного рыцаря при дворе, который давно был от неё без ума. Приюти он принцессу в ту ночь — как знать, быть может, её история сложилась бы иначе… Но не так распорядилась судьба, ибо явился пред ней принц и сказал: «Двери моего дворца всегда открыты для тебя, как и для всякой девицы, попавшей в беду».

Что было дальше, не секрет; ибо довелось принцессе узнать, какая тьма крылась под сенью сверкающего замка принца. Иные говорят, что оттого был столь велик её испуг, что увидала она отражение тёмных желаний собственного сердца. Другие, однако, говорят, что всё было иначе; правду же не знает никто.

Была и другая принцесса, та, что мечтала стать принцем, и были две принцессы соперницами. Говорят, они были различны во всём — ведь одна была жестока, а другая добра, одна себялюбива, а другая великодушна, одна мелочна, а другая милосердна… Но, как обычно, не всё так просто: иные говорят, что на самом деле принцессы были более схожи меж собой, нежели кто угодно из придворных дам.

Долго ли, коротко ли, но одна из них победила, а другая проиграла, ибо только такой исход возможен по правилам игры. Победительница пошла своей дорогой, и о делах её рассказано достаточно.

Что до проигравшей — быть может, она покорно воротилась в замок, к своему брату, хотя уже вовсе не верила — из-за его жестокого обмана и жестоких поступков, — что он ей брат. И там пережидала она в тишине день за днём, покуда не пришло время для развязки. И тогда, как и прочие дамы и кавалеры, она произнесла прелестную прощальную речь, поклонилась напоследок и, едва опустился занавес, отправилась примерять на себя другую роль.

А может быть, всё было не так просто.

* * *

Глава четвёртая

* * *

Его первым желанием было сказать «нет». Как правило, он следовал первому желанию.

— Нет.

— Ну пожалуйста.

— Нет. — Он начал закрывать дверь.

— Кёити, мне некуда больше пойти.

Он приумолк. Его нечасто звали по имени, и это его устраивало; немногие имели право настолько панибратски к нему обращаться. Нанами, пожалуй, формально имела такое право — если учесть, как долго они были знакомы. Но с чего вдруг это должно его тронуть или обрадовать?

— Нанами, иди домой. Я не хочу связываться ни с тобой, ни с твоим братом и не хочу влезать в ваши размолвки. — Он снова попытался закрыть дверь.

— Он мне не брат! — Нанами сунула руку в дверной проём, так что невозможно было закрыть дверь, не сломав ей предплечье. — Кёити, прошу тебя.

— Руку убери, — холодно ответил Сайондзи. Это ещё как понимать — Тога ей не брат? Давно он не слышал ничего глупее. Наверное, опять какая-то размолвка, помноженная на детские заблуждения.

— Пожалуйста!

Было слышно, как открылась дверь этажом ниже, раздались звуки шагов, голоса… «Блин, — подумал он, — только этого не хватало. Долбаный Тога. Долбаная Нанами».

— Слушай, даже если оставить в стороне тот факт, что мне до всего этого нет дела: если ты тут поселишься — как, по-твоему, это будет выглядеть? Во-первых, это против школьных правил, во-вторых — только подумай, какие пойдут слухи, в-третьих — как я и сказал, мне нет дела до тебя и твоих неприятностей. А теперь, будь добра, убери руку, мне надо закрыть дверь.

— Ты меня в самом деле так ненавидишь? — почти прошептала Нанами; глаза её заблестели, как будто она вот-вот разрыдается. Наверное, так оно и было: Сайондзи не сомневался, что она умеет ударяться в слёзы по собственному желанию. Он удостоил её пустым взглядом, как бы говорившим: «В пересмотре отказано».

— Не то чтобы ненавижу. Мне просто нет до тебя дела. Между активной неприязнью и безразличием разница огромная. Короче, ступай домой, к брату: мне совсем не улыбается в это впутываться.

— Говорю же тебе, он не мой брат, — буркнула она.

— Не говори ерунды! — выплюнул он. — Если он не твой брат, то кто? Чёрт, понятия не имею, откуда у тебя в голове берутся такие идеи, но…

— Он рассказал мне правду. Мы с ним не кровные родственники.

Сайондзи Кёити медленно моргнул. Затем открыл дверь, обречённо вздохнув про себя.

— Слушай, зайди уже внутрь. Мне так будет проще втолковать тебе, какая ты дура.

— Спасибо. — Благодарность в её голосе не поддавалась объяснению.

Он провёл её через свои апартаменты в маленькую кухню.

— Я в курсе, какие слухи ходят в последние дни: как ты сбежала из дому, что-то не поделила с братом…

— А.

— Садись. — Он выдвинул стул из-под стола.

— И ты поверил?

— Поверил чему?

— Слухам.

Он пожал плечами, открывая буфет.

— Мне это настолько безразлично, что я не решил, верить или нет. Подозреваю, что всё это — часть какой-то очередной игры, которую затеял твой ублюдочный братец-манипулятор с председателем попечительского совета.

— И давно ты об этом знаешь? — голос Нанами был тихим, но напряжённым, как сжатая пружина.

— С того дня, когда впервые пришёл на заседание Совета после… моего отсутствия. — Он снял с полки небольшую жестянку и поставил на стол. — Я вчера напёк печенья. Если хочешь, угощайся. — Он указал на жестянку.

Нанами неотрывно смотрела на Сайондзи.

— Ты так долго знал, чтo замышляет мой брат, и кто такой на самом деле Край Света, и… и… ты нам ничего не сказал?

Он посмотрел на неё со скучающим видом.

— А зачем? Если ты, или Мики, или Дзюри решили в это вляпаться и остаться в дураках — меня это не касается. А если серьёзно, ты же не думаешь, что кто-то из вас избегнул бы участия в этом ритуале, даже если б я всё рассказал?

— Ненавижу! — взвизгнула Нанами, взлетев со стула, и принялась молотить Сайондзи по голове, груди и плечам прежде, чем он успел хотя бы моргнуть. — Ты… ты… подонок! Блин, да если б ты только нам сказал…

— Ай! Прекрати! — Выставив вперёд локти, он смог отразить большую часть ударов, но один тумак всё же пропустил: маленький кулачок с размаху впечатался между рёбер, так, что дыхание перехватило. — Нанами, хватит! — выдохнул он. — Совсем рехнулась, мелочь поганая!

— Подонок! — Она стала барабанить в Сайондзи, как будто в закрытую дверь. — Ненавижу! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — Её невозможно писклявый голос елозил напильником по ушам. И какой бы хрупкой на вид не была Нанами, тумаки у неё получались крепкие и болезненные.

Будучи сыт по горло, он ухватил её за запястья и рывком развёл её руки в стороны, не настолько сильно, чтобы причинить ей боль. Вовремя увернулся, приняв на бедро удар коленом, нацеленный в пах, и опять взревел:

— Прекрати!

Какое-то время Нанами трепыхалась так, что было непросто удерживать её за запястья, но потом эта едва ли не дьявольская мощь покинула её тело, и она прямо-таки рухнула на Сайондзи, издав предположительно искренний страдальческий вопль.

До Сайондзи дошло, что она уже какое-то время плачет. Блин, вот этого он точно не добивался — просто ему и правда не было до неё дела. Да даже в далёком детстве Нанами была обузой: когда оказывалась рядом с Тогой, вечно поднимала ор, пытаясь привлечь его внимание, и дулась, если это не удавалось ей тотчас же. Когда Сайондзи с Тогой собирались куда-то вдвоём, им приходилось выбираться из дома украдкой, чтобы Нанами не вздумала увязаться следом; а потом они возвращались — и она выбегала навстречу, и каждый раз: «Онии-сама, куда ты пропал, я думала, ты меня бросил насовсем», — и в ответ: «Не волнуйся, Нанами, я никогда бы так не поступил со своей сестричкой», — и так до тех пор, пока она не убеждалась, что старший брат любит её и только её, и вот тогда она, бывало — именно что «бывало», — ненадолго оставляла их в покое.

Сайондзи отпустил её запястья, и она, к его ужасу, обняла его за спину и продолжила жалобно рыдать на его побитой груди.

— Нанами, отцепись, — сказал он. — И не реви. Соберись. Ведёшь себя, как маленькая.

В ответ она лишь зарыдала с удвоенной силой и вцепилась в него так, будто иначе просто рухнула бы на пол. Может, так оно и было; в любом случае, роль подпорки его не устраивала. Сайондзи не любил в чём бы то ни было опираться на других людей — и не любил, когда опирались на него.

И понятия не имел, как обращаться с расстроенными женщинами. Вот Анфи никогда не плакала. Грёбаный бардак, подумал он. Может, она перестанет, если просто дать ей немного прореветься? Не надо было вообще её впускать. Более того — даже дверь не надо было открывать.

Чёртов Тога. Это же он заварил всю кашу. Сказал Нанами, что он ей не родня, или как оно там было. Сайондзи ни на секунду не поверил, что это правда. А если даже и правда — непонятно было, почему это так взволновало Нанами: она тринадцать лет с ним прожила как с братом, так какая теперь разница, кровные они родственники или нет? По каким только пустякам люди не парятся.

Блин, да когда она уже уймётся? И чего она от него ждёт? Что он её поцелует и скажет, что всё будет хорошо — вроде, Тога так сделал как-то раз, когда она попыталась проехаться на его велосипеде и ободрала коленку? Да за кого, чёрт возьми, она его принимает? Чтобы Сайондзи — да взялся её утешать? Кто она вообще такая, чтобы так вот навязываться?

Он очень неловко и неуверенно сжал её плечо.

— Слушай, хватит плакать, а? Пользы от слёз никому никакой.

Нанами подняла голову и посмотрела ему в лицо. Вид у неё был кошмарный: лицо красное, глаза мутные, сопли ручьём. Почти что комичное зрелище, если учесть, какой элегантной она бывала обычно.

— Ещё и улыбаешься! — взвизгнула она. Сайондзи только теперь понял, что и впрямь улыбался. — Как можно быть таким бесчувственным?

— Извини, — ответил он. Вышло неискренне. — Просто ты выглядишь не шибко симпатично, когда плачешь.

Она ещё секунду таращила на него глаза, потом оттолкнулась от него, нахмурилась и стала яростно тереть глаза тыльными сторонами ладоней.

— Ненавижу тебя, — буркнула она.

— Да на здоровье. — Он пожал плечами и устало прислонился к разделочному столу, сложив руки на груди и стараясь выглядеть непринуждённо, несмотря на то, что рёбра всерьёз болели. — Закончила?

— Как ты можешь так со мной обходиться? Мы же, можно сказать, вместе выросли!

Сайондзи нахмурился. Её голос показались ему плаксивым эхом голоса Тоги: они оба пытались расположить его к себе, ссылаясь на дружеские чувства из детских лет, — сам же Сайондзи с этими чувствами уже распрощался.

— Да просто ты не очень-то мне нравишься, Нанами. Прикидываешься милой и невинной, а на самом деле подлая, как змея, хитрая, как две змеи, и плевать хотела на всех, кроме самой себя. — Он сделал паузу, на миг задумавшись над тем, что сказал. Нанами смотрела на него, открыв рот; неужели, подумалось ему, больше никто до сих пор не потрудился сказать ей в лицо всё, что о ней думает? Видимо, времена, когда такое случалось, давно прошли. — И ты слишком напоминаешь мне своего брата.

— Не сравнивай меня с ним, — бросила она. — И он не мой брат. Ты вообще слушал, что я говорила?

— Ага, слушал, только не поверил ни единому слову, — ответил Сайондзи. — Надо быть полной дурой, чтобы поверить, что вы с Тогой не родственники, только потому, что он так сказал. Ты у отца или матери спрашивала?

Её молчание было весьма красноречиво. Сайондзи раздражённо мотнул головой.

— Так я и думал. Ты просто слепо поверила ему на слово. До тебя что, до сих пор не дошло, что Тога — сволочь и обманщик?

Нанами вздрогнула, а затем, к его удивлению, ухмыльнулась.

— Ты такой умный, да? Типа, единственный, кто знает, что на самом деле происходит? Только знаешь ты меньше, чем тебе кажется, — прошипела она. — Ты совсем как Мики: до того влюблён в Невесту-Розу, что закрыл глаза на то, какова она на самом деле. Она и её брат…

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать Анфи с тобой, — холодно проговорил он.

— Вот как? — Нанами криво улыбнулась. — То есть, тебе можно меня отчитывать, а мне тебя — ни-ни?

Сайондзи вернул ей такую же улыбочку.

— Вот когда я объявлюсь на пороге твоего дома и попрошусь переночевать — тогда отчитывай, сколько душе угодно. — Он окинул Нанами взглядом. — Если хочешь, сходи в ванную и приведи себя в порядок: вид у тебя кошмарный.

Она молча отвернулась, добрела до кухонной двери, затем оглянулась через плечо.

— Знаешь, я и впрямь тебя ненавижу. На тебя была моя последняя надежда. Я и забыла, какая ты жестокая сволочь.

Он пожал плечами.

— Ну извини, что я не из тех, кем можно манипулировать, давя на жалость. Твои проблемы — не моя забота.

Нанами одарила его испепеляющим взглядом и потопала прочь.

К тому времени, как она вернулась, Сайондзи уже поставил чайник и открыл жестянку с печеньем.

— На, возьми. — Он указал рукой на аккуратно уложенное слоями печенье. — Оно с австралийским орехом.

— Терпеть не могу австралийский орех, — пробубнила Нанами. Но всё же она села за стол и одно печенье потихоньку съела.

— Тебе уже лучше? — спросил он, приглядывая за чайником в ожидании, когда покажется пар. — Поговаривают, что, если как следует поплакать, становится легче; сам я, правда, думаю, что это чушь.

— Не лучше. Ни капельки.

— Ты ведь опять сражалась на дуэли?

Она помедлила с ответом; тем временем из носика чайника начал подниматься пар. Сайондзи налил кипяток в заварочный чайник, где уже были пакетики с его любимым крепким чёрным чаем.

— Да. Прямо сегодня.

— И сразу после этого пошла сюда?

Он оставил чай настаиваться на разделочном столе, сам уселся напротив Нанами и взял печенье. Задумчиво пожевал: на будущее — больше сахара, меньше орехов.

— Да. После того, как я проиграла… Тэндзё и Химэмия ушли. Потом ушёл брат. А я так и не придумала, куда ещё пойти.

— Брат тебе ничего не сказал перед тем, как уйти?

— Сказал, надеется, что я уже наигралась в эту ерунду и вернусь домой, как послушная младшая сестра, — кисло ответила Нанами. — Да пошёл он.

— Хорошо сказано, — одобрительно кивнул Сайондзи и отправил в рот ещё одно печенье. — Когда всё-таки вернёшься, смотри не попадись опять ему в когти. Он хитрый ублюдок, твой брат.

— Спасибо тебе большое, Кёити, это так заботливо с твоей стороны — сообщать мне совершенно очевидные факты.

— Так ведь ты уже не раз проявила талант не замечать того, что у тебя под носом, — резко сказал он.

— Чья бы корова мычала.

Он нахмурился.

— Если опять начнёшь про Анфи — лучше сразу уходи.

— Ты всё ещё в неё влюблён, ведь так?

Он чуть не вздрогнул.

— А по-твоему, это так просто — взять и разлюбить?

— Непросто. Совсем не просто. — Слова прозвучали очень тихо: Нанами признавала поражение в этом словесном поединке. Или, может быть, попросту утратила интерес к победе.

Чай заварился. Сайондзи встал и разлил его по чашкам.

— Сахара? Молока?

— Терпеть не могу чёрный чай, — буркнула Нанами. — Того и другого, и побольше.

Он засмеялся.

— В гостях полагается быть повежливее с хозяином, Нанами-кун.

— Дерьмовый из тебя хозяин, — пробубнила она.

— Знаешь, есть такая пословица про дарёного коня… — Он поставил перед ней чашку, в которую долил столько молока, что чай стал бледно-коричневым. За окном опускалась ночь, солнце уже совсем закатилось. — На всякий случай уточняю: ночевать ты здесь не будешь ни в коем случае.

— Не очень-то и надо. — Она отхлебнула из чашки, поморщилась. — Слишком сладко.

— Ты вообще что-нибудь умеешь, кроме как жаловаться и дубасить тех, кто к тебе добр? — Он снова сел, поставив свою чашку на стол. Нанами негромко фыркнула.

— Ты на доброту не способен.

— Ты хотела сказать, я не веду себя нечестно и не скрываю своего истинного лица, чтобы другие не подумали обо мне плохо?

— Нет, не хотела.

Он отхлебнул из своей чашки — горячий чай, едва не ошпаривший губы, тёмный и горький.

— Короче, как допьём и договорим — пойдёшь домой.

— Домой я не пойду.

— Не дури. Ночевать где будешь?

— Домой я не пойду.

Его смех прозвучал резко и грубо.

— Допустим. Но ты такая неженка, что без посторонней помощи не протянешь и дня. А к Мики и Дзюри, если я правильно понимаю, ты уже просилась.

Она молчала и сверлила стол недобрым взглядом. Потом подняла голову и заговорила:

— Тэндзё перед уходом сказала, что я могу, если надо, опять прийти к ним ночевать. К ней, Невесте-Розе и Краю Света. — Она немного сдавленно засмеялась. — Прелестно, правда? Она понятия не имеет, чтo на самом деле творят эти двое. Да ещё и влюблена в председателя.

— И поделом этой мерзавке, — холодно ответил Сайондзи. — В конце концов она получит своё сполна.

— Это жестоко…

— Давай без ханжества. Ты её точно так же ненавидишь, как и я.

— Кёити, а зачем это всё? В смысле, Революция?

— Как я уже говорил, это ритуал. — Он сам только пару дней назад пришёл к такому выводу, но решил притвориться, будто думал так с самого начала. — Ты же знаешь, чем заканчиваются ритуалы?

— Нет.

— Жертвоприношением. — Он улыбнулся: лёгкой, почти незаметной, скрытной улыбкой — чтобы спрятать собственный страх и трепет.

— Кошмар какой, — пробормотала Нанами. — Надо ещё раз попробовать перевестись в другую школу. Убраться отсюда, пока не началось…

Сайондзи хихикнул.

— Ты и впрямь думаешь, что тебе так просто дадут покинуть это место?

Она слегка побледнела.

— Нет. Не думаю. Может, лучше вообще сбежать… У меня есть трастовый фонд. Деньги как-нибудь достану. И уеду далеко-далеко отсюда.

— Сама по себе, Нанами, ты и дня не продержишься.

— А ты, значит, продержишься?

— А разве это я обдумываю побег, а не ты?

— Может, и зря не обдумываешь.

— Я не трус. — Он нахмурился. — Я не стану убегать.

— И ты побежал бы, — протянула она, — если б увидел такие дела, какие довелось увидеть мне.

— Ты о чём? Хватит ходить вокруг да около, скажи уже всё, как есть.

— Невеста-Роза и её брат… то, что они вытворяют… — Нанами зажмурилась и прикрыла рот рукой, словно пытаясь запереть слова во рту, но они всё равно прозвучали, хоть и приглушённо: — Это ужасно. Неестественно. Отвратительно.

— Врёшь, — медленно проговорил Сайондзи, наконец начиная понимать, на что она намекает. — Не смей говорить такие мерзости. Не желаю это слышать.

— Точь-в-точь как Утэна. Ты и видеть бы не пожелал.

Он с такой силой хлопнул ладонями по столу, что чашки подскочили, и чай едва не расплескался; Нанами, от неожиданности перепугавшись, тоже слегка подпрыгнула на стуле.

— Врёшь, — прошипел Сайондзи. — Думай, что говоришь, Нанами, не то…

— Не то что? Отвесишь мне пощёчину? — Она обожгла его взглядом. — Так я дам сдачи, в десять раз больше и вдвое больнее. Уж поверь, я не такая покорная младшая сестрёнка, как Невеста-Роза.

Сайондзи немного сдулся. Потом медленно спросил:

— А Тога об этом знает? В смысле, он ведь всё отирается возле председателя, и…

— Знает? — прошептала Нанами. — Знает? Да он пытался…

— Что? — почти отчаянно спросил Сайондзи, когда она умолкла.

— Не могу. — Она обхватила себя руками и стала слегка покачиваться на стуле. — Я не могу даже…

Сайондзи ощутил, как глубоко в животе занимается тошнотворная изжога. Он воззрился в чёрные глубины своего чая — и был почти уверен, что его смутное, тёмное отражение смерило его обвиняющим взглядом тёмно-чайных глаз.

— Ты ошибаешься, — проговорил он наконец.

Нанами ничего не ответила.

Он медленно поднялся.

— Пошли, — сказал он и протянул руку, как бы предлагая помочь ей встать.

— Что? — Она встала без его помощи и нахмурилась.

— Я отвезу тебя домой.

— Не пойду!

— А разве я тебя спрашивал?

— Ты не заставишь…

— Слушай, Нанами, или ты спокойно идёшь со мной, и мы вместе говорим с твоим братом — или я перекидываю тебя через плечо и волоку домой с воплями и брыканием. — Он насмешливо улыбнулся, глядя на неё. — А если думаешь, что я так не смогу, то ты просто плохо меня знаешь.

— Ублюдок, — огрызнулась она. Вид у неё был такой, словно только глубочайшее презрение к Сайондзи не даёт ей вновь расплакаться. — Ненавижу.

— Повторяешься почём зря. Пошли.

Стояла тёплая, чуть влажная ночь. Сайондзи провёл пышущую злобой Нанами в торец общежития, где была велопарковка, и опустился на колено, чтобы отстегнуть свой велосипед.

— Идти долго, — растолковал он. — Так быстрее.

— Тога раньше меня подвозил на своём велосипеде, — тихо сказала Нанами.

— Ага, — чуть погодя ответил Сайондзи, вставая и выкатывая велосипед из стальных конструкций парковки. — Меня тоже.

Он выкатил велосипед на проезжую часть; движение на дорогах было не слишком оживлённым, машин было мало. В обычные дни ночная жизнь в городе почти отсутствовала. Сайондзи перекинул ногу через раму и присел на седло.

— Неужели обязательно ехать домой? — тихим разбитым голосом спросила Нанами.

Сайондзи посмотрел на неё через плечо — её фигурка в темноте казалась такой тонкой — и ощутил укол несвойственной ему жалости и сочувствия. Он сказал ей, что она ведёт себя как маленькая, — так а что в этом странного? Лет-то ей сколько? Двенадцать, тринадцать? Он попытался вспомнить, когда у неё день рождения, — не получилось.

— Да, — сказал он наконец. — Обязательно. Залезай.

Он похлопал по щитку над задним колесом — на этом месте всегда сидел он сам, когда ездил вместе с Тогой. Нанами, скорчив мину, примостилась на щитке.

— Неудобно, — пожаловалась она. — Никакой обивки.

— Тут недалеко, — сказал Сайондзи. И сам удивился тому, как тихо прозвучал его голос. А может быть, просто ночной воздух гасил звуки. — Держись за меня крепко, не то свалишься.

Она неохотно обняла его за талию. Он взялся за руль, щёлкнул выключателем фонарика, освещая дорогу, поставил ноги на педали, и велосипед поехал. Ветер стал трепать волосы Сайондзи, а Нанами крепче его обхватила: её небольшие мягкие груди прижались к его спине, а голова легла между лопатками.

— Необязательно держаться настолько крепко, — пробормотал он, изо всех сил налегая на педали, так, что ночь расплывалась, проносясь мимо них.

— Боюсь, упаду, — перепуганно хныкнула она. — Обязательно так быстро?

— Нет, — ответил он. Они въехали на перекрёсток; Сайондзи завалил велосипед влево, делая крутой поворот, и Нанами тихонько взвизгнула. — Но мне нравится.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Ну пожалуйста, притормози.

— Я знаю, что делаю.

— Ну пожалуйста!

Машины проплывали мимо них, как большие ленивые рыбины мимо рассекающей воду рыбёшки. Встречные фары окатывали их светом, который сверкал на катафотах и то и дело грозился ослепить Сайондзи. Нанами издала сдавленный звук и прижалась к Сайондзи ещё крепче.

Дорога начала карабкаться вверх; он переключил передачи, и Нанами облегчённо выдохнула, почувствовав, что они замедляются.

— Спасибо, — залепетала она, — спасибо, спасибо, спасибо, о боже, я думала, не выживу, это ж надо было так быстро…

Велосипед перевалил вершину холма и покатился вниз.

— Блинблинблинблинсволочьненавижуненавижу!

Сайондзи засмеялся; ветер подхватил его смех, перемешав с воплями Нанами, и унёс их голоса, кружа и сталкивая, в ночное небо, к невозмутимым звёздам. Их велосипед нёсся под уклон, казалось, со скоростью сотен миль в час, виляя между машинами, водители которых сигналили гудками и орали им вдогонку, высовываясь из окон. Чокнутые дети, с ума сошли!

Сайондзи осторожно нажал на тормоза, плавно замедляя ход, и поставил ноги обратно на педали. Ещё несколько поворотов, и они оказались у ворот особняка Кирю. Нанами за это время не проронила ни слова, приклеившись к спине Сайондзи, как белокурый банный лист.

Ворота были открыты. Даже когда велосипед полностью остановился, Нанами не разжала объятий, словно не верила, что всё и вправду закончилось.

— Тебя параличом разбило? — спросил Сайондзи.

— Сволочь, — запинаясь, проговорила она, медленно расцепила руки и, пошатнувшись, слезла с велосипеда. — Я теперь неделю нормально ходить не смогу.

Сайондзи откатил велосипед и прислонил его к забору; ворота были открыты настежь, словно в ожидании их визита.

— Сто лет вот так не ездил с горки, — сказал он, глубоко вдохнув ночной воздух. — Здорово, да?

— Нет.

Он взглянул на неё с улыбкой.

— Разве ты не чувствуешь себя… более живой? — спросил он. — Ну, как бы всё вокруг стало более настоящим?

Она бросила на него сердитый взгляд.

— Нет.

Он пожал плечами.

— Ладно, можешь не беспокоиться, повторять это ещё раз не придётся. Пошли.

Нанами не шелохнулась.

— Пошли. — Он осторожно, но крепко взял её под руку и повёл через ворота.

* * *

Восклицали духовые, взметались струнные, подобно раскатам грома грохотали литавры. Музыка всё нарастала, так, что мощнее, казалось, было уже нельзя — и вновь нарастала, и кульминация тянулась и тянулась, и наконец оборвалась, оставив за собой лишь тишину, когда умолк последний отзвук.

Он стоял у неразбитого окна, которому полагалось быть разбитым, и смотрел в ночь, гадая, где же его сестра, с кем она, что делает. Симфония Брукнера закончилась. Чуть помедлив, он пересёк комнату, подошёл к проигрывателю, снял пластинку и убрал в конверт.

Окно не разбито. А должно быть разбито, должно пропускать ночной ветерок и звуки ночи… И на полу должна сверкать россыпь осколков.

Он провёл рукой по волосам — пальцы покрылись пoтом. Он поставил пластинку на полку и стал перелистывать свою коллекцию; конверты были потускневшие, но в хорошем состоянии. Некоторые пластинки принадлежали отцу, но большинство раздобыл он сам.

Ростропович и фон Караян, концерт Дворжака, шестьдесят девятый год. Оригинальное немецкое издание. И неразбитое окно. Пересечь комнату, поставить пластинку на вертушку, поднять тонарм, установить иглу…

Ведь это было в этой самой комнате? Если так, то почему окно не разбито? Когда въезжаешь в окно на машине, думал он, оно и после остаётся разбитым. По-другому — неправильно.

Зазвучала музыка, такая сладостная, что сердце рвалось из груди. Дворжак был одним из последних бесстыжих романтиков. Он умер, не застав додекафонии, минимализма, сериализма, неоклассицизма и всех прочих «измов». В каком-то смысле ему повезло.

Тога молился, чтобы Нанами, где бы она ни была, не отправилась снова в башню к председателю. Он не думал, что она… нет, он был уверен, что она туда не пойдёт. Но тогда куда же?

Губы у неё были маленькие и мягкие, и он едва притронулся к ним прежде, чем она оттолкнула его с невероятной силой. Для неё это почти наверняка был бы первый в жизни настоящий поцелуй. Для его родной сестры.

«И как же вы до жизни такой дошли, господин президент?»

«Ну, понимаете, всё началось, когда я повстречал девочку, лежавшую в гробу, и не смог её спасти…»

«А это ваше рыцарство — неужели это просто игра?»

«Пожалуй, я не стану прямо сейчас отвечать на этот вопрос.»

«А то, что вы сделали со своей сестрой — по-вашему, это правильно, господин президент?»

«Я не знаю, что правильно. Или что неправильно. Но неужели я и вправду так уж отвратительно с ней поступил? Разве это не заставило её осознать, чего она хочет на самом деле?»

«А не проще ли было бы просто обсудить это с ней, господин президент? Вам не кажется, что вы просто ищете оправдание тому, чтo вам пришлось бы сделать в любом случае? Как ни крути, Дуэли должны продолжаться — во имя мировой Революции!»

«Я не…»

«Господин президент, где же тот край, за который ведёт вас Край Света? Вы знаете? Знаете?»

В дверь постучали.

— Войдите, — крикнул он сквозь гудение виолончели и аккомпанемент оркестра. Быть может, это Нанами наконец вернулась домой; а может, это мама пришла спросить, не было ли вестей о Нанами от кого-нибудь из его друзей: «А что насчёт Кёити, ты бы позвонил ему и спросил; быть может, она пошла к нему; кстати, вы же с ним такие хорошие друзья, а в последнее время он что-то к нам не заходит; ничего не случилось?»

«Нет, мама, ничего. Не волнуйся, всё будет хорошо. Нанами скоро будет дома, вот увидишь. Я уже придумал, как ей всё объяснить. Она, наверное, каким-то образом прознала об усыновлении, а ты же знаешь, мама, как легко её расстроить».

Они всё рассказали Тоге лишь только год назад и просили, чтобы он не рассказывал Нанами. Впрочем, он и сам догадался за много лет до того. Нашёл способ выведать.

Дверь открылась, и Тога отвернулся от неразбитого окна.

— Сайондзи, — сказал он, скрывая удивление с той же лёгкостью, с какой мог скрыть всё, что угодно.

— Тога, — безразлично отозвался Сайондзи, закрывая за собой дверь. Он огляделся по сторонам, затем посмотрел на Тогу в упор. — Я привёл твою сестру.

— Спасибо. — Тога медленно подошёл к нему, не приближаясь вплотную. — Где она?

— В холле. Я ей сказал, что сначала хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.

— Слушаю тебя.

Сайондзи сложил руки на груди и наклонил голову, видимо, прислушиваясь к музыке.

— Неплохо. Что это?

— Дворжак.

— Твоя мама очень обрадовалась, что Нанами вернулась.

— Да? Ты говорил с ней?

— Чуть-чуть. Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда меня благодарят.

Тога слегка улыбнулся.

— Ещё бы. Ведь при этом такое чувство, будто у тебя есть некий долг перед другими, — и вот его-то ты терпеть не можешь.

— А тебе, значит, это нравится?

— Разумеется. Я ведь рыцарь.

— Ты засранец, — бросил Сайондзи. Его глаза сузились.

— Держи себя в руках. — Тога протянул ладонь. — Ты привёл домой мою сестру. Не значит ли это, что ты хочешь со мной помириться?

Чуть помешкав, Сайондзи пожал ему руку, при этом скривившись. Тога накрыл его руку другой ладонью и позволил себе улыбнуться пошире.

— Ну вот. Не так уж и сложно, правда?

— Правда. — Сайондзи улыбнулся в ответ.

Удар, внезапный и неспортивный, отправил Тогу на пол и заставил хватать ртом воздух, который сопротивлялся и никак не давал себя вдохнуть.

— Паршиво же ты обошёлся с сестрой, Тога, — почти обыденным тоном проговорил Сайондзи. — Даже по твоим меркам. Я знал, что ты теперь у Края Света на побегушках и готов лизать ему зад, но попытаться изнасиловать собственную сестру — такого я не ждал даже от тебя.

— Сайондзи… — с трудом прохрипел Тога, перекатившись на спину. Казалось, его вот-вот вырвет.

— Заткнись, — рыкнул Сайондзи, грозно нависая над ним. — Заткнись, не то башку оторву. Если честно, я был о тебе лучшего мнения. Ты мразь, Тога. Плюнул бы в тебя, да слюны жалко.

Он опустился на колено и рывком поднял Тогу за воротник. От этого движения Тога едва не распрощался окончательно со съеденным ужином. Он не мог припомнить, чтобы кто-то раньше бил его под дых с такой силой.

— Теперь слушай меня, — прошипел Сайондзи. — Можешь вытворять что хочешь с председателем, можешь продолжать эту его игру, которую он затеял с Тэндзё Утэной, — мне до фонаря и ты, и он, и эта надутая стерва, но тронешь свою сестру ещё хоть раз — убью.

— С каких это пор ты так заботишься о Нанами? — К счастью, тошнота мало-помалу отступала; ещё годик потерпеть — глядишь, и дыхание восстановится.

Сайондзи отпустил воротник и встал. Тога сел прямо, рвано дыша и держась за живот.

— Не то чтобы забочусь, — сказал Сайондзи, отступив на шаг и повернувшись к Тоге спиной. — Тут вопрос принципа.

— Сайондзи!

— Чего?

Не успел Сайондзи обернуться, как его настиг удар ногой в пояс, и они с Тогой покатились по полу одним клубком из рук и ног. Тога, никогда не терявший голову в бою, спокойно схватил Сайондзи за волосы и припечатал лбом о пол, подминая его под себя. Под размеренную музыку Дворжака он перехватил руки Сайондзи, которыми тот молотил по паркету, пригвоздил их к полу и ткнул противника коленом в поясницу.

— Грязно дерёшься, Сайондзи, — сказал он с уверенностью в голосе, хотя чувствовал себя не столь уверенно. — Я-то думал, у тебя осталось хоть немного чести.

— Пошёл к чёрту, — выплюнул Сайондзи. Он сопротивлялся, но преимущество Тоги было слишком велико. — Вот вырвусь, и тогда я тебя…

Тога ещё раз приложил его головой о пол.

— Заткнись, балда, и слушай меня. Не знаю, что тебе сказала Нанами, но всё было не так.

— Слезь с меня! — Сайондзи затрепыхался, как пойманная рыба, и едва не сбросил с себя Тогу. — Чёрт!

— Ты первый начал. Уж побудь достойным соперником.

— Да это ты всё начал! Как вообще, чёрт подери, ты докатился до того, что лижешь сапоги Краю Света? Я и представить не мог, что ты станешь кому-то служить: в тебе ведь было столько гордости!

— Это долгая история. У тебя нет времени её слушать, к тому же я не хочу её тебе рассказывать.

— Ну и ладно. Теперь пусти меня, Тога!

— Разве ты буквально только что не угрожал меня убить? Зачем мне тебя отпускать, если ты представляешь опасность?

В дверь постучали. Тога оглянулся и крикнул:

— Одну минуту!

В тот миг, когда он отвлёкся, Сайондзи выдернул одну руку из захвата и врезал Тоге сбоку в голову локтем. Тога пошатнулся, и Сайондзи, крутанувшись всем телом, сбросил его на пол. Они почти одновременно вскочили на ноги, выставляя перед собой сжатые кулаки.

Первая часть концерта, «Аллегро», перешла в крещендо. Сайондзи рванулся вперёд, неуклюже рассекая воздух бесцельными яростными взмахами кулаков; Тога отступил, сдерживая улыбку. Его живот по-прежнему адски болел, голова тоже раскалывалась, но он чувствовал себя неожиданно легко.

— Кончай убегать!

— Чтобы ты меня ударил? Вот ещё.

— Трус!

И снова стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Тога, одновременно уклоняясь от ударов Сайондзи в подобии танца.

Нанами открыла дверь, окинула обоих противников взглядом и моргнула. Сайондзи мельком поглядел на неё, и Тога, улучив момент, съездил ему в челюсть. Он пошатнулся, и Тога добавил ещё пару лёгких тычков в корпус.

— Тебе стоило тогда, в первом классе, записаться вместе со мной на бокс, Сайондзи-кун, — сказал Тога. — Очень содержательные были занятия, на мой взгляд.

Сайондзи шагнул вперёд и нарвался прямиком на ещё один удар в живот. Он взревел, взгляд его сделался диким; Тога попытался отступить, но промедлил, и Сайондзи схватил его за горло. Тога начал задыхаться, когда Сайондзи ещё крепче сжал хватку, и в свою очередь схватил за горло его.

На долю секунды Нанами замерла, таращась на них. А потом завопила.

— Вы двое, вы что творите? Ты же сказал, что хочешь поговорить, а не убить его! Прекратите! Прекратите сейчас же!

— Он первый начал, — издал придушенный шёпот Тога. Он и забыл уже, какая в Сайондзи силища…

— Врёшь! Это ты начал! — Глаза Сайондзи выкатились и пылали, как желтовато-зелёные угли.

— Мне плевать, кто начал! — взвыла Нанами. — Прекратите уже!

Тога встретился с Сайондзи взглядом, и между ними возникло некое обоюдное согласие: оба разжали руки и отступили друг от друга, глотая воздух и потирая шеи. Тога плюхнулся в кресло возле неразбитого окна, Сайондзи рядом сполз по стене.

— Когда же мы в последний раз вот так дрались? — чуть погодя спросил Тога. Сайондзи, по-видимому, ненадолго задумался.

— Кажется, во втором классе средней школы.

— А из-за чего дрались?

— Уже и не вспомню. Может, из-за девочки?

Тога кивнул, всё ещё разминая руками шею.

— Давно это было.

Он потихоньку засмеялся. Смеяться было больно. Секунду спустя Сайондзи присоединился к нему.

Озадаченная, разозлённая и сбитая с толку Нанами переводила взгляд то на одного, то на другого.

— Обоих ненавижу! — выплюнула она наконец, развернулась на каблуках и зашагала к выходу. — Надо было дать вам друг друга удавить. Сразу бы жить стало легче.

— Нанами, — окликнул Тога. К некоторому его удивлению, она обернулась и одарила его ледяным взглядом.

— Чего?

— Не принесёшь нам пузыри со льдом? Они бы нам очень пригодились.

Сайондзи кивнул. Он сел на пол и осторожно дотронулся до лба, вздрогнув при этом от боли.

— Вот так в последнее время и живу: вечно эти Кирю меня то используют, то отдубасят, — пробурчал он.

Было слышно, как Нанами заскрежетала зубами; она покинула комнату, хлопнув дверью.

— И она в самом деле принесёт нам пузыри со льдом? — с неподдельным интересом спросил Сайондзи.

— Думаю, шансы на это неплохие, — ответил Тога.

Сайондзи покачал головой — судя по тому, как его тут же перекосило, делать этого не стоило.

— Так всё-таки, что между вами произошло на самом деле?

— Она должна была ещё раз сразиться на Дуэли. Ей пришлось бы, так или иначе.

— Да, — фыркнул Сайондзи. — Готов поспорить, что так и есть. И был только один способ её заставить?

— Вероятно, не один, — ровно проговорил Тога. Он поставил локоть на подлокотник и слегка подпёр подбородок рукой. — Но я хотел именно так.

Это признание далось на удивление трудно; с тем же успехом он мог бы сказать прямо: «Сайондзи, я больше не властен над положением дел. И уже давно». Сайондзи, казалось, почти расслышал невысказанные слова: выражение его лица немного смягчилось.

— Он конченый ублюдок, да?

— Да. Но я такой же, поэтому мы с ним неплохо ладим.

Сайондзи цинично ухмыльнулся.

— Так в чём же ты притворяешься?

— Хм?

— Я помню, ты и в детстве всё говорил про рыцарство, но тогда это звучало так, будто ты в самом деле в это веришь. Зачем ты это делаешь, Тога? Чего добиваешься? — Сайондзи сухо кашлянул и скрестил ноги на полу, прислонившись затылком и спиной к стене. — Кем ты хочешь быть?

Тога не ответил.

— Так и что ты с ней сделал?

— Поцеловал.

— И всё? — Сайондзи явно усомнился.

— И всё.

Сайондзи нахмурился и стукнул кулаком по полу.

— Нехреново же тогда она всё преувеличила.

— Ей хватило и этого, — тихо сказал Тога.

Сайондзи молча сверлил глазами пол. Тога решил рискнуть.

— И то, что она видела председателя с его сестрой, тоже подлило масла в огонь.

Риск оправдался, судя по тому, сколько яда было во взгляде, которым пригвоздил Тогу Сайондзи. Нанами ему всё рассказала, либо намекнула в таких выражениях, что он догадался сам.

— Так делать — противоестественно, — наконец пробормотал Сайондзи.

— Так вот где собака зарыта, — заключил Тога и не удержался от снисходительной ухмылки. — Я тебе заменил председателя, а Нанами играет роль Химэмии. Какое благородное… заблуждение, я бы сказал. Как это на тебя похоже, Сайондзи.

— Только не надо мне устраивать сеанс психоанализа, Тога. Терпеть не могу, когда ты за это принимаешься.

Первая часть концерта доиграла, началась вторая, «Адажио ма нон троппо». Тога поёрзал в кресле, Сайондзи разглядывал паркет между колен. Какое-то время они вовсе не разговаривали. Музыка наливалась в тишину, как вода в сосуд.

— Идзанаги и Идзанами были братом и сестрой, но от их союза произошли все японские боги, — заговорил наконец Тога. Сайондзи посмотрел на него с недоумением.

— Ты что пытаешься сказать?

— В последнее время эта история то и дело приходит мне на ум, — отстранённо ответил Тога. — Ты её знаешь?

— Разумеется. — Сайондзи как будто оскорбился тем, что Тога посмел предположить обратное.

— Когда Идзанами умерла, рождая Огонь, Идзанаги спустился в подземный мир, чтобы её спасти. Но он увидел, что она стала ходячим трупом, владычицей червей и мёртвых тел. Она пыталась принудить его остаться с ней во тьме, но он спасся от неё бегством и завалил за собой проход, чтобы она никогда больше не выбралась на свет.

— Я разве не сказал, что уже знаю эту историю?

— Я понял, — буркнул Тога. — Я понял.

— Кто они, чёрт возьми, такие? — спросил Сайондзи.

— Падшие боги. Падшие ангелы. — Тога пожал плечами. — Не знаю.

Сайондзи присвистнул.

— В общем, быть мне прокляту.

— Может быть. А может, нет.

— Эй, Тога?

Он поднял голову и встретился с Сайондзи глазами. Голос старого друга как-то странно, по-детски оживился — эти нотки Тога помнил прекрасно. «Эй, Тога, подожди меня, ты слишком быстро бежишь, мне за тобой не угнаться! Постой!»

— Да?

— Ты мне говорил, что это председатель спас ту девочку… ту, что лежала в гробу. Что он показал ей нечто вечное.

— И?

— А сам ты тоже это видел?

Не успел Тога ответить, как дверь отворилась, и Нанами прошествовала в комнату, держа в обеих руках по пузырю со льдом. Зыркнув на Тогу, она с размаху запустила в него пузырём; он с улыбкой принял подачу, поблагодарил сестру и с наслаждением прижал пузырь к ушибленной стороне головы.

Всеми жестами и движениями выказывая полнейшее презрение к Тоге, Нанами опустилась на колени рядом с Сайондзи и бережно протянула ему второй пузырь.

— Вот, Кёити.

— Спасибо. — Сайондзи взял пузырь и приложил ко лбу.

Нанами отошла на несколько шагов, остановилась возле столика, на котором стоял проигрыватель, и села на пол, подобрав под себя ноги. Она смотрела то на одного парня, то на другого, то в сторону, неодобрительно поджав губы.

— Рад видеть тебя дома, — попытался завязать беседу Тога.

— Заткнись.

Он поднял руку, словно защищаясь.

— Нанами, хватит…

— Заткнись, говорю.

Сайондзи переместил пузырь со льдом со лба на подбородок и слегка улыбнулся.

— Мне уйти, чтобы вы могли побеседовать с глазу на глаз?

— Можешь уходить, когда тебе вздумается, — холодно сказала Нанами, сложив руки на груди и сердито глядя перед собой. — Я пока не решила, кто из вас мне сейчас более отвратителен.

— Он. — Сайондзи оттопырил большой палец и указал на Тогу. Тот кивнул, стараясь не улыбаться.

— Сайондзи — не самый приятный человек, но по сравнению со мной он святой.

Нанами посмотрела на Тогу с нескрываемым омерзением.

— Для тебя всё это и вправду только игра? — тихо спросила она. — Тебе плевать, кто при этом пострадает: Кёити, я или кто-то ещё.

Он едва не вздрогнул — но выдержка, выдержка превыше всего.

— Я всегда серьёзно отношусь к играм.

— Если у тебя есть слабости, другие ими воспользуются, — сказал Сайондзи; его голос прозвучал слегка приглушённо из-за пузыря со льдом. — Но пока не обожжёшься, не поймёшь, что огня надо бояться. — Он добавил напряжённым шёпотом: — Чтобы построить, нужно сжечь дотла.

— Что он, что ты — один чёрт, — бросила Нанами, уставившись на Сайондзи; похоже, её задели его слова, и она пыталась это скрыть. — Поверить не могу, что ты с ним заодно.

— Ни с кем я не заодно, — дал ей отпор Сайондзи. — Исключительно сам по себе. Просто высказал мнение. — Он встал. — Засим откланиваюсь: уже поздно, а завтра на уроки. Ничего, если я позаимствую пузырь со льдом? Потом, конечно, верну, когда он уже будет мне не нужен.

— На здоровье. — Тога кивнул.

— Кажется, меня ждёт долгая ночная прогулка, — сказал Сайондзи, направляясь к двери. — Не хочу возвращаться на велосипеде: голова кружится.

— Могу вызвать такси…

— Нет уж, — Сайондзи остановил Тогу взмахом руки. — Не собираюсь быть тебе ничем обязанным. Извини. — Он открыл дверь, перешагнул порог, обернулся. — Кстати, Тога, формально ты всё ещё в команде по кэндо; тебе не помешало бы хоть изредка заглядывать на тренировки.

— Да, — спокойно сказал Тога, — пожалуй, не помешало бы.

— Нанами. — Сайондзи перевёл на неё взгляд. Она подняла голову и посмотрела на него, сощурив глаза.

— Чего?

— Береги себя, — сказал Сайондзи — как показалось Тоге, почти что ласково. — Больше не позволяй брату тебя использовать: ему только дай возможность — непременно попытается.

— Спасибо за совет, — без малейшей благодарности ответила Нанами.

Сайондзи помахал рукой, закрыл дверь и был таков.

Чуть подождав, Тога заговорил:

— Теперь ты можешь выслушать меня, не предлагая мне заткнуться?

Нанами не ответила.

— Если это поможет делу, — равнодушно продолжил он, — прости, что тебе пришлось страдать, Нанами. Но ты должна понять и мою точку зрения…

— Нет. — Она встала. — Вот уж твою точку зрения я понимать не обязана. — Она открыла дверь; адажио пронзительно всколыхнулось, словно следуя её движениям. — Да и не очень-то хочу.

Она захлопнула за собой дверь.

Тога сидел в кресле, ждал, пока доиграет Дворжак, и пытался не думать совсем ни о чём. Живот болел.

* * *

В далёком детстве, когда её укладывали спать, иногда её охватывал страх — как правило, в безлунные ночи, когда темнота была такой непроглядной. Тогда она уходила из спальни и брела по коридору в комнату брата. Тихонько-тихонько она открывала дверь, и входила, и тихонько-тихонько забиралась к нему в кровать и ложилась с ним рядом.

Бывало, он ещё не спал, и тогда он спрашивал: «Что случилось, Нанами?»

А она всякий раз отвечала: «Онии-сама, ночь опять хотела меня съесть».

А он всякий раз смеялся, говорил, что это глупости, потому что сама по себе ночь никого не ест. Потом говорил: «Представь себе, что темнота — это океан, а эта кровать — лодка, и в ней только мы с тобой, и мы плывём в прекрасную страну, где лето круглый год».

«Только мы с тобой?»

«Да, только мы с тобой».

И так они лежали рядом. Иногда он брал её за руку, и мало-помалу они начинали дышать друг другу в такт, и казалось, будто у них лишь одна пара лёгких на двоих. И во вдохах и выдохах ей слышалось, как вздымаются и опадают волны, и кровать под ней будто бы колыхалась, проплывая по винноцветному морю.

А бывало, что брат уже спал, и Нанами просто молча лежала с ним рядом, пока и её не одолевал сон. И никогда, никогда ей не снились кошмары, если рядом был брат.

Сколько же лет ей было тогда, в последний раз, когда она так сделала? Наверное, восемь. Восемь — в последний раз, когда она пришла и он позволил ей остаться. Потом началось: «Нанами, не глупи, ты уже большая девочка, ты уже не должна бояться темноты, тебе уже необязательно спать рядом с братом». И после этого он каждый раз отправлял её назад, одну. И обратный путь по коридору, казалось, занимал целую вечность — ведь там было так ужасно темно.

В темноте всё же есть чего бояться: пусть сама ночь и не может никого съесть, но в ночи крадётся множество тварей, которые могут, и хотят, и съедят.

Но Тога был прав. Теперь она большая девочка, и никакой брат ей не нужен, тем более ненастоящий. И никто не нужен. Все, кого она знает — или жестокие, или бесчувственные, или невежды, или подлецы, или равнодушные, или тупые. Ей они ни к чему.

Она не обращала внимания, что она одна в своей спальне, и что свет погашен. Она лежала, всё ещё одетая, поверх аккуратно заправленной постели и разглядывала тени. Было очень темно. Но она не боялась. Только маленькие дети боятся темноты. Боятся оставаться одни. Она — не какая-нибудь ненормальная вроде Тэндзё, которой обязательно надо спать чуть ли не в одной кровати с её так называемой подругой…

Раздался стук в дверь.

— Уйди! — крикнула она.

— Нанами, солнышко, можно мне войти?

Удивлённая, Нанами поднялась и села на кровати.

— Мама? Да, конечно.

Медленно, как бы неуверенно, отворилась дверь, и вошла мать Нанами. Приёмная мать. Неважно. Всё же сложно было думать о ней иначе, чем просто о матери, кем бы на самом деле они друг другу не приходились.

— Можно, я включу свет?

— Как хочешь.

Тьма внезапно сменилась ярким светом, и Нанами на миг зажмурилась. Её мама — должно быть, она была очень красива в молодости — подошла и присела на край кровати.

— Я рада, что ты снова дома, Нанами.

В точности эти же слова прозвучали раньше, когда Кёити, можно сказать, преподнёс Нанами матери; однако Нанами решила промолчать на этот счёт.

— Ну да.

— Ты меня напугала, когда вот так сбежала. Очень сильно напугала. В смысле, даже когда Тога выяснил, что ты ночуешь у друзей, я всё равно была напугана. Мне хотелось… Не знаю. Хотелось попытаться с тобой поговорить. Хотелось сказать папе, чтобы приезжал. Но Тога сказал, что сам разберётся. И разобрался, я так думаю. Ведь ты снова дома.

— Ну да.

— Ты, должно быть, была очень потрясена, когда узнала. Быть может, стоило рассказать тебе раньше. Но мы решили, что расскажем вам по очереди, когда вам исполнится шестнадцать, и с Тогой вроде бы всё прошло гладко, и… Прости, солнышко. Наверное, это было сильное потрясение. Тога сказал, ты догадалась по группам крови. Мы об этом и не подумали.

— Ничего страшного.

— Ты хочешь о чём-нибудь спросить?

— Мы с Тогой — кровные родственники?

Похоже, маму этот вопрос немного удивил.

— Да. Мы усыновили вас двоих вместе, по-другому мы бы просто не смогли. — Она посмотрела на свои руки, которые слегка подрагивали; Нанами догадалась, что это признак того, что мама хочет курить. — Знаешь, это странная история. Рассказать?

— Конечно, рассказать, — ответила Нанами с капризными нотками в голосе. — Думаешь, мне не интересно, кто я такая на самом деле?

Мама что-то сказала себе под нос, так тихо, что Нанами не расслышала.

— Ты что-то сказала?

— Говорю, это любому интересно, наверное…

— Расскажи мне, мама. — Нанами пододвинулась к ней чуть ближе.

— Однажды утром вы двое объявились у нас на крыльце. Одна из служанок вас заметила. Тоге было лет пять — так решили врачи, — а ты была совсем ещё младенцем. Он держал тебя на руках, и одет был очень мило, в голубой костюмчик. И он сказал только: «Меня зовут Тога. Это моя сестра, Нанами. Вы не позаботитесь о нас?» Я ответила: «Да», — и потом он ничего больше не говорил, целых шесть месяцев. Никому не удалось его разговорить. Полиция забросила расследование, мы потратили уйму денег на частных детективов, но никто так ничего и не выяснил о том, кем были ваши настоящие родители. Очень странно.

— Да уж. — Теперь ещё и этот рассказ в голове не укладывался. Выходит, они с Тогой всё-таки кровные родственники. Ну и подумаешь. Всё равно он подонок, с которым не хочется иметь совершенно ничего общего. — А почему он не говорил?

— Первым, что он после этого сказал, было: «Маменька, Нанами плачет». Он всегда так вежливо разговаривал, когда был маленький, это было так мило… И тогда он стал нормально говорить, но если папа, или я, или ещё кто-нибудь пытался расспросить его о том, что было прежде, чем он пришёл сюда, — он просто молчал. Ничто не могло заставить его об этом говорить.

— Вот как. — По сути, на вопрос мама не ответила, но Нанами решила не настаивать. — И правда, странная история.

— Я тут почитала кое-что. Книгу. Несколько книг. Думаю, я примерно понимаю, чтo ты сейчас обо всём этом думаешь. И почему убежала. Просто… ну, не думай так. Мы с папой любим вас ничуть не меньше из-за того, что вы — приёмные дети. Мы всегда хотели, чтобы вы оба, ты и твой брат, ощущали себя частью семьи. Вы двое были для нас, как чудо. — Мама улыбнулась, от этого стал заметнее отблеск былой красоты на её лице. — Знаешь, мне тогда сказали, что я вряд ли смогу иметь детей. Мы пытались, пытались, и наконец сдались. И тут появляетесь вы двое — как будто с неба упали прямо к нам.

Слова не принесли утешения. Нанами ничего подобного и близко не думала. Но эти слова, наверное, всё же были сказаны из лучших побуждений, хоть и прозвучали как будто из совершенно другого мира, не того, в котором Нанами жила теперь.

— Прости, что я сбежала, мама. Я знаю, что ты меня любишь. Я тебя тоже люблю. — Она сказала это легко, почти машинально.

— Мы теперь не так много времени проводим вместе, да, солнышко?

— Маловато, да.

— В последнее время вы с Тогой как будто стали расти быстро-быстро, и вы так загружены в школе, в Совете… Не знаю. Прости, если я была к тебе недостаточно внимательна.

— Ничего страшного.

— Ты не хочешь ни о чём поговорить? В смысле, тебе уже тринадцать. Ты растёшь. Уже довольно скоро будешь взрослой женщиной, а не девочкой. — Вид у мамы был неловкий: очевидно, эта речь была подготовлена заранее и далась ей с трудом. — Я о том… ты ведь уже знаешь про… это?

Нанами зарделась и уткнулась взглядом в кровать.

— Да, — пробормотала она. — Да, про это я знаю.

— Вот как, — облегчённо сказала мама. — Это хорошо. Эм-м…

— Что-нибудь ещё?

— Не знаю. А у тебя? — Мамин голос показался прохладным: она явно уже жалела, что беседа затянулась, но продолжала её из чувства долга. — Наверное, я сейчас должна задавать тебе такие вопросы, какие мне в твоём возрасте задавала моя мама, пусть даже они тогда казались мне глупыми, а тебе, вероятно, покажутся глупыми сейчас. Тебя ничего не беспокоит? У тебя нет никаких затруднений? Тебе нравится кто-то из мальчиков?

— Нет, нет и нет, — соврала Нанами.

— Правда? Совсем никто не нравится? — Очевидно, мама была слегка разочарована. — А как насчёт Кёити? С его стороны было так любезно привести тебя домой. Он славный парень, правда? И очень красивый.

— Сволочь он, — буркнула Нанами. — Все парни — сволочи.

Мама натянуто засмеялась.

— Помню, сама когда-то так думала. Но на самом деле это неправда. В смысле, не все и не всё время сволочи.

— Мама, об этом обязательно говорить?

— Ну, в общем, нет. Просто ты в том возрасте, когда обычно начинают думать о таком. О мальчиках… и так далее. Но…

— Что?

Похоже, мама тоже слегка покраснела.

— Просто имей в виду, что тебе ещё мало лет, и надо быть осторожнее. С мальчиками, свиданиями и… тому подобным. Ты ещё не взрослая.

— Мама!

— Извини. Мне просто хотелось… надо было… солнышко, какой у тебя усталый вид!

— Я правда устала. День был тяжёлый.

— А тут ещё и я со своей болтовнёй. Прости. Отдыхай, я пойду. Может, завтра поговорим об этом подольше?

— Может быть.

Нет, не поговорят. Это знала Нанами, это знала её мама. Как же часто отношения строятся на обоюдном отрицании очевидного.

Нанами гадала, не обнимет ли её мама напоследок и не поцелует ли. Потом пыталась понять, разочарована ли она тем, что этого не случилось. Неожиданности в этом не было. Даже в детстве Тога был единственным, кто часто обнимал её и целовал.

Когда мама закрыла дверь, Нанами расслышала, как она заговорила с кем-то в коридоре, и как в ответ раздался голос Тоги. Потом они умолкли. Ненадолго повисла тишина.

Дверь в спальню отворилась.

— Тебя стучаться не учили? — бросила Нанами.

— Ты раньше всегда приходила ко мне в комнату без стука. — Тога пожал плечами и закрыл дверь.

— Тогда мы были детьми. Теперь всё по-другому.

— А разве не этого ты хотела? — тихо спросил он. — Чтобы всё вдруг опять стало так, как было в детстве?

— Так уже не будет. Теперь я знаю. Усвоила твой маленький урок. Теперь проваливай. — Она окинула его сердитым взглядом, но ему это, похоже, было нипочём.

— Нанами, ты в самом деле хочешь, чтобы между нами всё осталось так, как сейчас?

Она ответила не сразу. А когда заговорила, ощутила боль, которой сама же удивилась, боль, которую совсем не хотела испытывать.

— Ну а как теперь может быть по-другому? После всего, что ты наделал…

Он прошёл через всю комнату и присел на кровать рядом с сестрой. Она не попыталась остановить его ни словом, ни жестом. Он сложил руки на коленях и принялся их разглядывать. Выглядел он всё ещё малость потрёпанным после драки с Кёити.

— Я бы не сделал ничего такого, чего не хотела бы ты сама, — наконец заговорил он.

— Правда? — Она обхватила себя руками и отвернулась настолько, что теперь видела Тогу лишь краем глаза, как смутную тень, так, что он, казалось, вот-вот навеки скроется с её глаз. — А что, если бы я захотела большего, Тога? Если б я не отпихнула тебя, а ответила на поцелуй? Если бы оказалось, что я и вправду всегда хотела именно этого? Что тогда?

Он ничего не ответил.

— Ты ведь сделал бы это, да? — едко прошипела она наконец.

— Я бы сам не захотел, — сказал он.

— Но сделал бы.

Он опять не ответил.

Медленно, сама не вполне того желая, она повернула голову так, что вся фигура Тоги оказалась в её поле зрения. Шелковистый водопад алых волос, острые грани света и тени на лице, ласковая синева глаз…

До чего же прекрасен был её брат.

— А сама ты, пока всё не случилось, знала, что хочешь не этого? — вдруг спросил он.

Всё её тело напряглось, как сжатый кулак.

— Да как ты посмел сюда явиться с такими вопросами?

— Я хочу знать ответ. — Он встретился с ней глазами; в его голосе появилась новая нотка, как будто сердитая. — Нанами, посмотри правде в глаза: это нормально — подглядывать за старшим братом в душе? Это нормально — пытаться взять под надзор всю его жизнь, чтобы в ней не было других женщин, кроме тебя?

— Это не то…

— Не то? Тогда что?

— Ты же не…

— Нет. Я же не. — В словах Тоги сквозила усталость и (по крайней мере, Нанами хотелось в это верить) что-то вроде сожаления.

Она придвинулась к нему поближе, почти вплотную, но стараясь не коснуться.

— Мне жаль, что всё вышло так, — помедлив, сказала она, давая волю сокровенному желанию, которого сама стыдилась. — Я бы хотела… хотела…

— Хотением делу не поможешь. Недостаточно просто сильно чего-то пожелать, чтобы это случилось.

— Ты так говоришь, как будто мечтаешь, чтобы было иначе.

— Может, и так. — Он едва заметно улыбнулся.

— Мама мне всё рассказала. О том, как мы здесь оказались.

— А.

— Это правда?

— Не могу знать наверняка. Я был совсем ребёнком, когда мы сюда пришли; не помню уже почти ничего.

В спальне воцарилась бездонная тишина, более тихая, нежели простое отсутствие звуков. Тога, по-прежнему смотревший в лицо Нанами, моргнул и вновь открыл глаза, так быстро, что, казалось, и вовсе их не закрывал. За окном цикады принялись окликать друг друга. Оконные стёкла дребезжали от ветра.

— Вообще ничего из тех времён не помню, — сказал наконец Тога.

— Как думаешь, почему настоящие родители отправили нас сюда?

— Хотел бы я знать.

— Знаешь, а я не хочу.

— Чего?

— Чтобы между нами всё осталось, как сейчас. Хочу, чтобы… Чтобы…

— Чего ты хочешь?

— Не знаю. Просто — чтобы не было вот так. Не хочу злиться на тебя — так, что прямо убила бы, — и одновременно по-прежнему любить. Терпеть не могу так себя чувствовать. Как будто есть две меня, и одна тянется в одну сторону, а другая…

— Не бывает отношений, в которых всё легко и просто. — К удивлению Нанами, Тога отвёл взгляд. — Взять хоть нас с Сайондзи. В какой-то миг мы друг друга душим, а в следующий — хохочем, как старые друзья.

— Это потому, что вы оба придурки, — пробубнила она.

— По-моему, ты ему нравишься.

Нанами фыркнула и задрала нос.

— Понятия не имею, о чём ты.

— Я серьёзно. Он неплохой парень. Бывают и хуже.

— Знаешь, бывают и гораздо лучше, — хмыкнув, ответила она.

— Правда? Мики, что ли? — Тога осклабился. — Или… Кажется, припоминаю, ты недавно говорила что-то вроде того, что предпочитаешь девочек…

— Хватит! — Она опять покраснела.

— Извини.

— Сволочь.

Он засмеялся.

— Так что, — спросил он, чуть помолчав, — ты меня простила?

— Нет, — сказала она с каменным лицом. — Всё ещё злюсь. И всё ещё не могу поверить, что ты добровольно работаешь на этого кошмарного председателя. Но тем не менее…

— Тем не менее?

— Ну, как и говорила Тэндзё, — пробормотала Нанами, злясь на себя за это признание. — Кое-что осталось, как было. Ты всё-таки по-прежнему мой брат. И я по-прежнему тебя люблю, хоть и не за что. Хоть ты и ублюдок, и сволочь, и задница. Меня всё это мало радует — но что есть, то есть.

Тога закрыл глаза и слегка запрокинул голову.

— Тэндзё очень мудра — какой-то своей, наивной мудростью.

— Да она не видит дальше носа. Председатель и его сестра… гадость какая. Они — как демоны, или что-то в этом роде.

Тога промолчал.

— Ну и что с ней дальше будет?

Он открыл глаза и поглядел на сестру с любопытством.

— Не думал, что тебя это заботит.

— Не заботит, — возразила она. — Просто интересно. Я так понимаю, эта девчонка своё получит. Будет принесена в жертву Революции, или как оно там.

— В жертву? — Могло показаться, что Тога забеспокоился. Нанами крепче обхватила себя за плечи.

— Кёити говорит, всё это похоже на ритуал. И, по-моему, он прав. Он, потом Мики, потом Дзюри, потом я, потом ты… потом опять сначала, в том же порядке. То есть, судя по всему, ты следующий. А потом ритуал закончится, и придёт пора приносить жертву. Мне её почти что жалко.

— Я как-то не думал об этом в таком ключе, — очень тихо проговорил Тога после недолгого молчания.

— Ты собираешься сразиться с ней ещё раз?

Он задумчиво потёр подбородок.

— Если Кёити прав, то выбор у меня небогатый, так ведь?

— Быть может, ещё можно как-то всё остановить. Я имею в виду, предупредить остальных. Каждого. Ты бы мог отказаться от дуэли. И мы могли бы всё рассказать Тэндзё…

— Ты правда хочешь рискнуть и навлечь на нас гнев Края Света? — тихо спросил Тога. Нанами вздрогнула.

— Нет. Не хочу. Но…

— Для тебя теперь будет лучше держаться от него подальше, — сказал он. — Как можно дальше. А я… я свою роль ещё не доиграл, но твоя, думаю, уже подошла к концу. Теперь я обо всём позабочусь.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Хотела бы я тебе верить.

— Поверь хотя бы в этом. Я сделаю всё возможное, чтобы всё прошло гладко.

Нанами зевнула так, словно сдерживалась уже несколько часов.

— Устала?

— Устала, измучилась и, между прочим, до сих пор злюсь на тебя за всё.

— Понимаю. Не буду больше тебе докучать. — Он встал и зашагал было к двери, но задержался. — Может, поцелуй на ночь?

— От тебя — спасибо, не надо.

— Ну, тогда… спокойной ночи.

— Пф.

Он выключил свет и закрыл за собой дверь.

— Сволочь.

Нанами завалилась на бок и почти сразу ощутила, как закрываются глаза. Надо бы раздеться, подумала она, и надеть ночнушку. Надо бы забраться под одеяло. Но я так устала, а на всё это нужно тратить силы…

Наверное, Тэндзё уже уснула в темноте, лицом к лицу с Невестой-Розой. Она ни малейшего понятия не имеет о том, что вытворяют эти двое. А может, имеет, просто не даёт себе об этом задуматься; может, у неё третья группа крови, как у меня, и она очень легко поддаётся заблуждениям. Может, для неё легко самой себе врать. Завтра, пожалуй, пойду к ней и скажу всё прямо, не буду больше ходить вокруг да около. Мол, Тэндзё-сэмпай — так и назову её, «Тэндзё-сэмпай», и попытаюсь сказать это искренне, — мне надо кое-что тебе сказать. Ты должна это знать, это важно для твоей безопасности. Председатель… он и его сестра… Край Света… Боже, ну почему даже в голове слова не складываются? Мне бы только связать их в голове, как бы в неразрывную цепочку из серебра и золота, и тогда осталось бы только выпустить их наружу, без запинки, без боязни… Можно написать ей письмо и отправить анонимно… но она не поверит анонимке… я бы не поверила анонимке… А может, если б даже я смогла сказать ей в лицо, она бы и тогда не поверила… она ведь по-своему пыталась со мной поладить, а я её так грубо оттолкнула… Можно позвать Мики, Дзюри, даже Кёити, и мы бы все вместе пошли и рассказали ей, кто такой Край Света, и тогда, тогда, быть может, мы все вместе сразились бы с ним, каждый своим клинком, или все вместе убежали бы отсюда, отправились бы далеко-далеко (эта кровать — лодка, а темнота — океан, и кровать плывёт в ту страну, где лето круглый год), куда-нибудь, где Край Света никогда нас не найдёт… но он найдёт, он где угодно нас найдёт… а я и не смогу всё это сделать, я ведь так боюсь — этот председатель и его сестра, я их видела вместе, и там было свечение, такое, каким сияют ангелы, или боги, или демоны… до чего же я боюсь. Я ничего не смогу. Онии-сама сказал, сделает всё возможное, чтобы всё прошло гладко, — так что не волнуйся, Нанами, всё наладится, всё будет хорошо; но всё будет хорошо, а как же она, бедная, бедная Утэна, с ней тоже всё будет хорошо, правда, Онии-сама? Да, Нанами, с ней ничего не случится, а пока ложись спать, спокойной ночи, Нанами, а вот тебе поцелуй на ночь, совершенно невинный, совсем как в детстве, так что не волнуйся, Нанами, ведь всё будет хорошо, и все, все мы, даже Тэндзё, даже она…

…даже она, места хватит…
…даже для неё…
…а ты спи…
…засыпай…
…

Автор: Alan Harnum, переводчик: Forion

• Главная
• Фантворчество
• Фанфики
• Переводы
• Фуга